Неигра

Кукольник для Тани – существо неведомое. Взрослая жизнь вообще представляется ей таинственной, а тем более жизнь человека настолько не похожего на нее, непонятного – мужчины. (Ведь дедушка – саламандра). Своей непостижимостью Кукольник приближается к настоящему сказочному персонажу, к Чижику-пыжику или самому Дроссельмейеру. Таня еще не знает самых обыкновенных вещей: любят ли мужчины мандарины? Нравится ли им с книгой забираться на диван? И чем они тогда закладывают страницы?

То, что она знает – знает понаслышке, как о Чижике-пыжике, и ни в чём не уверена. Чижик – это такая птица. Таня никогда не видела эту птицу, даже на картинке, но знает, что она существует. А что такое «пыжик»? И «Выпил рюмку, выпил две, закружилось в голове»? Что на самом деле случилось у фонтана (для Таньки Фонтанка – это фонтан) с пьяной птицей, настолько важное, что об этом сложили песню? Может быть, что-то случилось потом? Но ни Маша, ни мама, ни даже дедушка-саламандра, который так часто напевает этот куплет, не могут знать наверняка, что за существо такое «Чижик-пыжик», и что с ним на самом деле произошло, потому что во всём этом – непостижимая тайна.

«Кукольник», – твердит Танька. Его имя нравится ей, как если бы она сама выдумала и имя, и его самого. Но чудо как раз в том, что он настоящий, невыдуманный! А невыдуманному человеку достаточно зваться «Кукольник», чтобы казаться необычным. Он знает настоящий мир, наверняка знает. Он глядит на Таньку, когда снится, говорящими глазами.

А наяву она не видела его с тех самых пор, когда он сидел рядом с Аллой, везде были мандарины, и Маша пела…

Если бы Бука не видела дедушку целую вечность, где бы она стала искать его? Не под кроватью, не за шторами. Пожалуй, за окном, среди облаков и лун, верхом на радуге – во всех тех местах, куда не может проникнуть обычный человек.

Но дедушка дома – заботливый и ласковый, стройный и элегантный в своем клетчатом фартуке. Огонь очага остаётся жарким и светлым. Дедушка наполняет дом древним саламандровским уютом, делает похожим на сказочную пещеру, где все чудесно, неповторимо. Здесь – все, что есть стоящего на свете. Даже книги о Дроссельмейере – здесь, и мечты о нем тоже здесь.

Занавески старенькие, источенные светом, пледы уже не такие мягкие, не такие клетчатые, как раньше, в детстве, перепутана и переплетена в косички почти вся их бахрома, пузатый чайник – слишком много выпил воды, целое море, и уже утолил жажду, а пиалы – разноцветные, перебили друг другу бока. Веник и тот – поистерся, и шампунь – крапивный. А у дедушки очень старые большие наручные часы (те самые, которые он заводит по вечерам).

В таком доме легко мечтать, слишком просторно мечтам. В воображении такой дом свободно превращается в тот шалаш, где рай с милым…