Неигра

Может быть, слово «подарок» произошло от «да»? По смыслу «подарок» – и есть признание, приятие, Танька догадалась об этом. В подарках, даже в их неловкости, наивности и неуместности – живительная сила. Радость дарения – странная, неожиданная и совершенно подлинная. Возможно, самая подлинная, самая близкая к Радости настоящей, которая где-то безоблачно, свободно, в единственном числе существует.

Таня на ощупь нашла себе отдушину. Не смея мечтать о Дроссельмейере, она всё же хотела подать ему знак своего присутствия. Сделать пусть незначительный, но не совсем обыденный жест – протянуть руку с подарком. И хотя бы на время, которое занимает движение руки, спастись от досадных пустых фраз, от умолчаний…

Первым подарком стала коробка голландских акварельных красок, непочатая, давно хранимая среди игрушек и книжек. Для графа де ля Фер сойдёт и старый ленинградский набор акварели с изъеденными кисточкой самыми упоительно яркими цветами в корытцах.

– Какие оттенки! – оценил Дроссельмейер, перебирая ладные пухлые тюбики, – такими хорошо писать тело, со всеми нюансами и рефлексами.

Он берёт что-либо из ее рук, смотрит, улыбается, произносит слова… И в этих простых действиях – нечто значительное, сокровенное. Это ощущение заставляет щеки пылать и дрожать – протянутую руку. А потом Танька еще долго не смеет произнести слово, прячет непонятное наваждение от него же, произносящего формальные слова благодарности…

Так как Дроссельмейер остаётся существом неведомым, Таньке трудно угадать, чем угодить ему. Пустячки, которые она находит и дарит, быть может, совершенно не нужны ему и бесполезны? Она не знает.

– Привет. Все собираюсь поблагодарить тебя за тот вечер – когда у вас был день рождения. Ты настоящая сирена. Морская.

– Маша любит, когда ее называют пантерой, а не сиреной.

– А, Танька? Почему всегда дома ты и никогда Маша?

– Просто она очень занята.

– А что там у тебя в кулачке? – Дроссельмейер глядит с любопытством.

Танька вытягивает руку как можно дальше, чтобы как-нибудь случайно слишком не приблизиться к нему, и не смеет поднять глаз.

– Это вам.

На ладони лежит фарфоровая статуэтка, та самая. Дроссельмейер улыбается, вертит игрушку двумя пальцами.

– Что это?

– Это настоящая, старинная. Она ведь немножко похожа на вашу Венеру?

– Я поиграю и отдам тебе.

– Нет, это вам навсегда.