Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов

Высмеяв Платонова за выдуманное им «колхозное солнце», Фадеев делает вывод: «Враг знает, куда он метит: он высмеивает то массовое движение за овладение техникой, которое является одним из вернейших орудий в классовой борьбе пролетариата и руководимых им масс крестьянства»[439]. Все в повести Фадееву кажется фальшивым. «И каким отвратительным лицемерием звучит «жалостливая» сентенция Платонова об одном из колхозных руководителей: «Мне стало печально и тревожно близ такого человека: ведь он за маленькое знание отдает что угодно. А с другой стороны, его всякая вредительская стерва может легко обмануть и повести на гибель, доказав предварительно, что она знает в своей голове алгебру и механику». Омерзительный фальшивый кулацкий Иудушка Головлев». В заключение статьи Фадеев беспощадно бичует свой промах: «…коммунисты, не умеющие разобраться в кулацкой тактике таких «художников», как Платонов, обнаруживают классовую слепоту, непростительную для пролетарских революционеров, и потому нас, коммунистов, работающих в «Красной нови», прозевавших конкретную вылазку агента классового врага, следовало бы примерно наказать, чтобы наука пошла впрок»[440].

Невозможно сомневаться в искренности заблуждений Фадеева. Мы постоянно подчеркивали, что на протяжении всей своей деятельности он – касалось ли это человеческих отношений или относилось к битвам на литфронте – всегда был предельно честным, искренним и благородным. Но при всем нашем глубочайшем уважении к памяти Фадеева и к его заслугам перед литературой, а точнее – благодаря этому уважению мы обязаны сказать о нем всю правду; тем более сказать об этом следует, потому что ошибки такого рода были присущи всей ведущей литературной организации страны, влиявшей на развитие советской литературы в целом, – РАПП.

ГЛАВА 15

Рапповцы с недоверием относились даже ко многим писателям, которые состояли в их организации. Особо это проявилось в отношении к М. А. Шолохову.

Михаил Шолохов числился постоянным членом редколлегии журнала «Октябрь». Большего рапповцы ему не доверяли. Он не входил в напостовскую группу, ни разу не избирался в секретариат РАПП и не принимал участия в тех баталиях, которые беспрерывно затевались рапповцами. Он писал.

Как ни покажется странным, но этот период пребывания в РАПП и был самым плодотворным в творческой работе М. Шолохова. К 1933 году кроме рассказов им были опубликованы три книги «Тихого Дона» и первая часть «Поднятой целины», то есть за первое десятилетие сделано значительно больше, чем за последующие почти сорок лет творчества.

Для рапповцев Шолохов был тоже сложной фигурой. Пролетарский писатель из зажиточной казачьей среды, прославляющий свой Тихий Дон, вызывал у них настороженность. Только А. Серафимович поверил в него сразу и на всю жизнь. В разные моменты по-разному складывалось отношение рапповцев к Шолохову, но общая тенденция их оценок сводилась к тому, что писатель, мол, постепенно переходит на позиции пролетариата, хотя ему далеко еще до Ю. Либединского. Крайне левые рапповские течения относили Шолохова к идеологам кулачества.

В 1927 году на губернской конференции МАПП В. Ермилов, обозревая в своем докладе «Творческое лицо МАПП», оценил «Донские рассказы» и «Лазоревую степь» как отклонение «от стиля пролетарской литературы». Назвав Шолохова «начинающим», но «бесспорно талантливым писателем», критик устанавливает в его произведениях «некоторую искусственность языка, вызванную тем, что он иногда склонен механически взять приемы Бабеля. Но, кроме того, у него имеется некоторый скат к натурализму, известное смакование чисто физиологических подробностей смерти, подробностей ранения; он любит показать какую-нибудь рваную рану, любит показать, как из отрубленной ноги течет кровь, любит останавливаться на таких чисто натуралистических подробностях»[441]. Такая оценка рассказов М. Шолохова была крайне односторонней. Ермилов не обнаружил в них самого главного, что сразу же отметил в своем предисловии к первому изданию «Донских рассказов» Серафимович: «Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова. Просто, ярко и рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды. Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают. Огромное знание того, о чем рассказывает. Тонкий схватывающий глаз, умение выбирать из многих признаков наихарактернейшие»[442].

Как видим, у большого мастера пролетарской литературы совершенно противоположное мнение о рассказах Шолохова: не натурализм, а правда жизни; не «смакование чисто физиологических подробностей», а чувство меры и умение выбирать из многих признаков наихарактернейшие; не искусственность языка, идущая от механического подражания Бабелю, а тот образный, цветной язык, «которым говорит казачество».