Неизданная проза Геннадия Алексеева

В поликлинике у окошка регистратуры просто, по-деревенски одетая пожилая женщина. Она о чем-то спрашивает сестру.

– Вот тут написано! – говорит сестра. – Прочтите сами!

– Да не умею я читать-то, неграмотная я! – говорит женщина.

Оказывается, есть еще совсем неграмотные.

Русский народ был объединен монгольским игом. В борьбе с монголами родилось национальное сознание. А степная, дикая монгольская кровь породила в русском человеке крайнюю непритязательность к комфорту и благополучию, редкостную выносливость и феноменальное терпение. Эти качества помогли татаро-монголам поработить многие народы. Они и для русских оказались полезными.

По Лиговке рядом с небрежно одетой страшноватого вида старухой шествует пудель в штанах, в совершенно натуральных штанах. Пудель белый. Штаны черные.

Наконец-то я нашел могилу Леонида Андреева на Волковом. Скромненький обелиск из черного гранита. Почти незаметная надпись. Имени матери на памятнике нет. Стало быть, ее прах остался на Черной речке. Могилу ее теперь уж не найти.

Тут же, неподалеку, наткнулся на могилу отца Марии Картавцовой-Крестовской – Всеволода Владимировича Крестовского. Он умер в 1898 году, за 15 лет до смерти своей дочери.

Пожалуй, самое красивое надгробие на Литературных мостках – у Мея. Невысокая стела в классическом духе из розового гранита. Ранний Рим. Строгая гармония. Сдержанность. Величие.

Две могилы рядом.

Иванов-Классик

А. Ф.

1841–1894

Петров-Точка

А. П.

1864–1892

Кто они были, эти люди со смешными фамилиями? И почему их, как нарочно, похоронили рядом?

На Невском подошла ко мне негритянка и на чистейшем русском языке спросила, который сейчас час.

Купил пластинку с романсами Настиной соперницы – Веры Паниной. Настю интеллигенция не жаловала, а Панину боготворила.

Голос у Паниной поразительный. Душераздирающий голос.

Вышел ленинградский «День поэзии». Это юбилейный, двадцать пятый сборник. В нем избранное из того, что уже печаталось. У меня «избрали» 6 стихотворений. Получилась вполне приличная публикация.

Слушаю Панину. Она меня истязает. Она беспощадна. Страшная женщина.

Чудные дни теплого, но нежаркого лета. Травы и деревья давно отцвели и уже отягощены зрелыми плодами. Частые грозы с обильными ливнями развлекают и умывают город.

А конец света так реален и так, быть может, близок! И так жутко, так сладко жить над бездной! Вот сейчас бы и творить величайшие шедевры!

Приходила ко мне врач-кардиолог, хорошая, знающая женщина. Сказала, что я напрасно собрался помирать, что дела мои небезнадежны, что надо научиться пользоваться лекарствами, что надо приспособиться к болезни, изучить ее норов, ее слабости и не бояться ее больше, чем она того заслуживает. И мы выпили с ней по рюмке коньяку за мое здоровье.

Мне нравятся мои картины. Временами они даже очень мне нравятся. Неужели я ошибаюсь? Неужели я не живописец?

С интересом читаю сочинение Н. Эйдельмана о Карамзине. Карамзин был для меня неким мутным пятном (как Настя лет 10 тому назад). Знал, что написана им история России. В школьные годы читывал «Бедную Лизу» (была в программе). Помнится, что «Лиза» казалась мне тогда слащавой до тошноты, а слог карамзинский казался мудреным и ненатуральным. И вот теперь фигура Карамзина растет предо мною не по дням, а по часам. Захотелось прочесть его «Историю».

Снова Бунин.

В перепечатке романа добрался до самого опасного места: Ксения отдается герою в его комнате после ужина в «Европейской». В этой эротической сцене есть что-то от Бунина – оно и хорошо. Однако повторения нежелательны. Взял «Темные аллеи» вроде бы на минутку и просидел над ними два часа. Право же, в этой прозе есть нечто дьявольское. От нее нет защиты.

Вернувшись к роману, поразился своей наглости: ведь я пытался с ним, Буниным, соревноваться!

Вольтер не был ни великим писателем, ни великим философом – его сочинения и его мысли навсегда остались в восемнадцатом веке. Но он был великой личностью, великим факелом, человеком-чудом, человеком-легендой. И его никогда не забудут.

Половина девятого утра. Кладу розовые флоксы на крылечко Настиной часовни. Ударили к воскресной обедне. Звон чистый, мягкий, веселый и совсем рядом. Обхожу часовню кругом. Июль стоит дождливый – у основания резных угловых колонок появился свежий изумрудный мох. От этого часовня выглядит почти древней – будто она и впрямь построена в XIII веке.

Местные речения – источник литературного декора, который бывает довольно затейливым. Полагаю, однако, что русский писатель должен писать не на вологодском, тамбовском или алтайском, а на чистом русском языке.

Противопоставление искусства народного как стихийного искусству профессиональному как личностному безосновательно. Стихийного творчества нет, творит всегда некая личность. Просто творцы «народных» шедевров позабыты, ибо в простонародной среде никогда не было и не могло быть подлинного уважения к художнику. Лучшие творения народного искусства созданы потерявшимися гениями.

Высокое искусство всегда общечеловечно, вненационально. Творчество сугубо национального пошиба разъединяет народы и не принадлежит человечеству.