Неизданная проза Геннадия Алексеева

В шашлычной напротив меня сидит человек, лысенький, в очках. Улыбается. В руке – стакан с вином. Закуска – селедка на тарелке. Сидит и все улыбается, и все держит в руке стакан – не пьет. Сидит и улыбается каким-то своим мыслям. А может быть, и нет у него никаких мыслей – просто так улыбается. Съев люля-кебаб, я встаю и ухожу. Человек все сидит со стаканом в руке, и перед ним два кусочка селёдки на тарелке.

Из Москвы приехал редактор моей книжки в «Современнике». Он моложе меня (37 лет), он тоже поэт (2 сборника стихов), он обожает Пушкина и собирает старые книги (рыскает по букинистическим магазинам). Он типичный московский человек (не любит интеллигенцию, пьет чай с сахаром вприкуску, живет в деревянной избе на самой окраине столицы и истово верит в Россию). Однако стихи мои ему приглянулись, да и картины тоже (приходил в гости и долго их разглядывал). Сказал, что книга выйдет весной 86-го года, а иллюстрациями в ней будут репродукции с моих картин (!). Объем книги будет 5 печатных листов.

Теплый, тихий, печальный день зрелой осени. Пустынные аллеи парков Павловска и Царского Села. Несметное количество уток на пруду у Камероновой галереи. Веселые сытые белки прыгают над деревьями. Статуи уже спрятаны в деревянные ящики.

Останки Шаляпина и впрямь прибыли из Парижа. 29 октября их предадут земле на Новодевичьем кладбище в столице.

Как много времени тратят женщины на уход за своими волосами – на эти их прически и завивки, на все эти локоны, челки и косы! Впрочем, это, конечно же, доставляет им большое удовольствие.

Стихи опять не пишутся. Становится уже немножко страшно.

Октябрь кончается. По-прежнему тепло. Тепло, как в начале сентября. Почти лето. В своем романе я предсказал теплую осень. Предсказание сбылось. Но есть в том пророчестве мрачное. Не дай бог, если и оно сбудется! Лучше не лезть в пророки. Лучше ничего не предрекать. Лучше не ходить с судьбой в опасные горы.

Жирный человек поедает пирог, намазанный сверху маслом. Он откусывает большие куски и с трудом пережевывает их. Щеки его раздуваются, челюсти энергично двигаются – вправо-влево, вправо-влево, кончик носа подрагивает, уши подергиваются, складки на шее шевелятся. Жирный человек поглощает жирную пищу. Он хочет стать еще жирнее.

Вместе с И. пришел в гости к Наташе Галкиной. Наташа и ее муж как-то забеспокоились, забегали, стали извиняться, что не подготовились к приему гостей, что в квартире беспорядок, что они дурно одеты. И. впервые оказалась в этом доме. Наташа и Олег никогда ее не видели. И. была элегантно одета, хорошо причесана и вообще выглядела чудесно. Когда мы с И. вышли из Наташиной квартиры, И. сказала: «Какие милые, гостеприимные люди! Как они любят тебя! Как они хорошо нас приняли! Почему раньше ты меня никогда сюда не приводил?»

Наутро я позвонил Наташе, и она сказала: «Нам показалось, что ты пришел к нам с Настей из твоего романа». – «А ведь и правда, – подумал я, – И. походит на Настю!»

У Инженерного замка остановились две кареты конца восемнадцатого века. В каждую впряжена пара вороных упитанных лошадок. На козлах – весьма натуральные кучера в соответствующих нарядах. Прохожие останавливаются, глазеют. Я тоже остановился и тоже поглядел.

Летний сад. На пруду уже нет лебедей. Тут я ошибся – предсказание мое не сбылось. Однако статуи еще не закрыты футлярами и белеют в пространстве главной аллеи. Здесь я не промахнулся.

Витя К. прочитал мой роман и сказал, что он ошеломил его. «Ксения Брянская прямо-таки живая!» – сообщил он мне по телефону.

Торжественное открытие мемориальной доски на доме, где жил Шаляпин, где я часто теперь бываю, где я уже дважды рассказывал о Насте. Толпа довольно большая. Над улицей разносится голос певца. Начало церемонии задерживается – ждут Марфу Федоровну. Доска еще закрыта покрывалом. Под нею на возвышении – букеты цветов. Наконец начинают. Некий седовласый импозантный мужчина подымается на сооруженный для этого случая помост и произносит маловыразительные казенные слова. Затем родственница певца сдергивает покрывало. На доске из серого полированного гранита красивая голова и соответствующая надпись. Потом выступает композитор Андрей Петров. Его сменяет некий неизвестный мне дирижер.

Затем слово предоставляется какому-то рабочему какого-то производственного объединения. Он по бумажке старательно читает подготовленный текст. Митинг закрывается. Народ начинает расходиться. Я вижу Марину Г. У нее праздничный, счастливый вид – ее мечта осуществилась: Шаляпин больше не эмигрант.

Мысли о втором, о настоящем моем романе непрерывно шевелятся в моем мозгу.