Неизданная проза Геннадия Алексеева

Ленинград решили сдать, заводы ленинградские взорвать, Балтийский флот потопить. Жуков по собственной инициативе отстоял город. Однако к длительной осаде Ленинград не был подготовлен совершенно. Вообще выясняется, что Россию и весь мир спас маршал Жуков, что он величайший полководец XX века. Об опале его в послесталинские времена в фильме, естественно, нет ни слова.

Умер Шкловский. Дряхлым девяностолетним старцем. Однако не в забвении.

Все лучшее из того, что я делаю, может быть понято и принято только после моей смерти. Быть может, поэтому так часто появляется смерть в моих стихах и роман мой тоже «смертельный».

Сюжет второго романа уже выстроен, но его архитектура мне не по душе – он слишком похож на сюжет первого. И главный герой – близкий родственник героя «Зеленых берегов». Это плохо. Второй роман должен быть непременно другим, должен быть сам по себе.

Пока писал стихи, поглядывал на прозаиков с уважением и робостью. «Какое дьявольское у них терпение! – думал. – Пишут такие толстенные книги!» А теперь я вроде бы встал рядом с ними. Читая чужую прозу, даже очень хорошую, я тут и там замечаю оплошности, небрежности и даже вопиющие ляпсусы. «А вот тут я бы сделал не так! – думаю. – И вот здесь тоже! А этот абзац следовало бы убрать, а это описание ни к чему, а в этом месте… О, господи! Как же он прозевал, ведь ничего не стоило эти фразы поменять местами, и тогда стали бы куда сильнее и убедительнее! Разиня!»

Роман мой, конечно, слишком сладок. Очень много в нем всяких восторгов, всевозможных охов и ахов. Дамский, в общем-то, получился роман. И однако он недурен. И достаточно сложен. И вполне современен. И любовь моя странная к Насте, и судьба моя горькая в нем запечатлены достойно.

Время по-прежнему тащит меня с собою в будущее, но там для меня, как видно, не припасено местечко. Глупое время зря старается.

Презираю ленивых, а сам, между прочим, сущий ленивец, и огромную долю своей душевной энергии я трачу на постоянную борьбу с проклятой ленью. Сколько не создано! Сколькими замыслами я пренебрег! Сколько нужного и даже важного все откладывается и откладывается на «потом».

Приснилась мне первая симфония Калинникова – ее знаменитое начало. И очень я разволновался. А наяву я слушаю симфонию спокойно. «Хорошая, однако, музыка» – подумал я, проснувшись.

Мир держится на соплях. Интересно бы узнать, чьи, собственно, сопли. А впрочем, это праздное любопытство.

Вот уже почти год я отважно играю с дьяволом в смертельно опасную игру. Но игра доставляет мне удовольствие.

Репин и Семирадский писали одинаково. Только один упивался нетленным великолепием античности, а другой – лохмотьями оборванцев. Но «Фрину» почему-то повесили рядом с «Медным змеем». Нелепость.

Молодой человек лет пятнадцати, широко расставив кривоватые ноги, погружает два пальца в рот и издает громкий, резкий, неприятный звук. Лицо у него недоброе, глаза прищурены, подбородок выпячен, клок волос из-под шапки падает на лоб. Юный хищник. То ли он зол от природы, то ли он дурно воспитан, то ли он сирота и дитя улицы, то ли он… А свистит как Соловей-разбойник, ничуть не хуже.

Все как-то нечетко, все слегка расплывается. В глазах туман и в душе туман. Старик.

«Ведь и у нас язык литературы – собственно, не русский, и через сто лет над нами, конечно, будут так же смеяться, как мы теперь смеемся над языком петровского времени».

Это написано Добролюбовым в 1860 г. Увы, он ошибся. И здесь он тоже ошибся. Жаль, что не открыл он нам тайну – какой же он, подлинно русский, натуральный язык?

Сегодня у меня красивый день. Утром – лекция. Читал о ван Эйке, Босхе, Брейгеле и Дюрере. Днем Сестрорецк. Солнце, легкий морозец, скрип снега под башмаками, живописные дачи 1900-х. Стакан вина в полупустом кафе. Вечером – опять лекция.

Читаю о Лоррене, Латуре, Ватто и Шардене. Перед сном написал два стихотворения.

Монография о Добужинском (подарила к Новому году Лена Ш.).

Художник из тех, кого называют приятными. Есть тонкость, есть вкус, есть интеллигентность, и талант, разумеется, есть. Но нет смелости и нет подлинного своеобразия.

Кончается 84-й. Перед Настиной фотографией горят свечи. Я долго гляжу в ее по-прежнему спокойное и немножко грустное лицо. Не грусти, Настя, не грусти, пожалуйста!

1985

Первые часы едва начавшегося, совсем свежего, нового года. То и дело звонит телефон. Меня поздравляют, и я поздравляю. Приятное новогоднее возбуждение. Такое чувство, будто ждал я этот год, будто принесет он мне великие радости.

После долгого перерыва перечитал несколько страниц романа. А хорошо ведь! Ей-богу хорошо!

Радостей пока еще нет, а неприятности начались Сообщили, что книга моя в «Совписе» не выйдет и в 86-м. Она появится в 87-м.