Неизданная проза Геннадия Алексеева

Осторожничать и вползать в прозу неуверенно, потихоньку, с чем-то мелким, плохо заметным и необязательным было бы унизительным. Надо было вломиться в нее с вещью крупной, сильной, достаточно сложной и своеобразной. Кажется, мне это удалось.

С мукой и отвращением написал первые пять страниц нового романа. Всё не то, не так. Всё никуда не годится.

Я окружен веселыми, жизнерадостными, светлыми, вполне довольными собою людьми. Все-то они улыбаются, все-то смеются, все-то коньяк пьют с аппетитом. А между тем ни черта они нужного не сотворили и ничего существенного не добились, судя по всему, ни черта они уже не сотворят и ничего они уже не добьются, но между тем все улыбаются, все смеются. Их невзыскательность поразительна. Их простодушие великолепно.

Вот и сейчас из-за стены от соседа моего доносится звонкий смех, мужской и женский. К соседу приехала его жена. Она совершенно, совершенно, ну просто абсолютно довольна своим мужем и своей судьбой. И вот они там, за стеной, хохочут. Сосед хохочет басом. У его жены голос повыше, нечто похожее на меццо-сопрано. Вот уже полчаса хохочут они почти непрерывно.

Курю трубку и гляжу в окно. Солнце, уже высокое, пробиваясь сквозь вершины сосен, слепит мне глаза. Я щурюсь, и солнечные лучи дробятся в моих ресницах. Я вижу какие-то радужные круги, какие-то разноцветные полосы, какие-то золотистые искры. Я лениво двигаю ресницами, и все эти круги, полосы и искры, меняя очертания, образуют фантастические узоры, как в калейдоскопе. Дым от трубки, светящийся на солнце, окутывает меня.

Я несчастен.

Я живу так, как и хочется мне жить. Я наслаждаюсь подлинным творчеством, красивыми женщинами, красивой природой, красивой архитектурой и хорошими дорогими винами. Я написал уже множество стихов и отличный роман. Я пишу второй роман, который, я знаю, тоже будет недурен. Я очень несчастен.

Пушкин тем и возвысился, что дремучесть, провинциальность российскую преодолел и поднялся до уровня истинной просвещенности и творческой свободы.

Изысканный китайский пейзаж на заиндевелом окне. Два дерева с листьями на переднем плане, а позади остроконечные горы. Мороз неприятен, но он способный художник.

Написано 20 страниц «Конца света». Как и тогда, полтора года тому назад, когда писались «Зеленые берега», я бреду по тропинке наименьшего сопротивления. Бреду и надеюсь, что сопротивление усилится. Но тщетно.

Я уже ненавижу свой второй роман! Он мне противен! Но я все глубже и глубже погружаюсь в него, но я забираюсь в него все дальше и дальше. Какая дурацкая, однако, история.

«Зеленые берега» прочитал прозаик Валерий Попов. Сказал, что это здорово. Сказал, придраться просто не к чему. Сказал, что Ксения прекрасна и он влюбился в нее. И еще сказал, что завидует мне. Что он не смог бы написать вот так, от всей души, без всякой оглядки, на все наплевав.

Когда Попов ушел от меня, я, вконец растрогавшись, взял Настину фотографию и поцеловал ее. Экая сентиментальность, право.

К моему окну часто прилетает сорока. Она садится на ветку каштана и подолгу глядит в окно, почти не шевелясь. Что ей надо? Что она хочет мне сказать?

Морозы смягчились. Идет снег. Дует ветер. Сосны шумят и качаются. Птицы оживились: синички попискивают, дятлы стучат, сороки стрекочут, вороны каркают и вроде бы пахнет весной. И на душе вроде бы потеплело. И даже печальная Настя на фотографии вроде бы улыбается, завтра я опять буду рассказывать о ней в Музыкальном музее.

На белом шаляпинском рояле стоит роскошный старинный, Настиных времен граммофон. Я вытаскиваю из конвертов старинные, Настиных времен пластинки с записями Настиных романсов. Из огромной трубы граммофона струится ласковый, нежный Настин голос.

Тут же, на рояле и рядом с ним, расставлены Настины фотографии. Некоторые из них я вижу впервые. Одна из фотографий уникальна. Настя в своем знаменитом платье с бархаткой на шее, вся в бриллиантах и жемчугах стоит рядом с каким-то роскошным, тяжелым, златотканым, видимо, театральным занавесом.

Одна рука ее поднята вверх. Другая опущена вниз – в ней веер. Настя смотрит на меня сверху вниз. У нее белое, чистое, прекрасное лицо. Ее руки изумительны. Ни на одной из фотографий я не видел у Насти таких рук. Фотография четкая, безукоризненно напечатанная и великолепно сохранившаяся. Я гляжу на нее и млею от восторга. Музейные девочки вздыхают у меня за спиной.

– Да-а, женщина ничего себе! Нам бы такой жемчуг.

Роман прочитал прозаик Вячеслав Усов. Его мнение: первоклассная литература, но крымские эпизоды кажутся немножко затянутыми, любовные сцены чуточку сомнительны, монологи главного героя слишком многословны, сомнителен также и сам прием использования поэтической формы в прозе. Усов оказался строгим критиком. Сам он пишет нечто историческое. Его сочинения мне неизвестны.

Прогулка в Зеленогорск. Снежная дорога. Сосны в снегу. Дятлы на соснах. Клюквенно-малиновый закат над морем за соснами. Кафе. В нем громко звучит современная песня…