Неизданная проза Геннадия Алексеева

Эрмитаж. Выставка венецианской живописи из итальянских музеев. Карпаччо, Джованни Беллини, Тициан, Веронезе, Бассано, Тинторетто. Громкие имена, а живопись не ахти! Шедевров нет. Всё второстепенные, неудачные, в общем-то, вещи. Досадно. Обидно за гениев. Обидно за Венецию. Такое и не стоило привозить.

У Карпаччо ремесленная, мелочная старательность. Масса подробностей. Плохо нарисованные фигуры. Вульгарный колорит.

Веронезе затейлив до манерности. Хороши у него только листья на деревьях.

У Тинторетто рыхлые, плохо продуманные композиции и слишком много черного.

Народу – тьма. Мы с Ирэной с трудом проталкиваемся сквозь толпу и без сожаления покидаем знаменитых венецианцев.

В Галерее 12-го года долго и внимательно разглядываем портреты генералов. Среди них есть совсем еще мальчишки, но есть и седовласые старики. Лица разнообразные – значительные и ничтожные, красивые и невзрачные, благородные и плебейские. Милорадович, Иловайский, Раевский, Тучков, Воронцов, Давыдов, Дохтуров.

Идем во французскую галерею. Любуемся Пуссеном, Лорреном, братьями Леннонами, Клуо.

Далее Рубенс. Останавливаемся у портрета камеристки инфанты Изабеллы.

– Это ты, – говорю я Ирэне.

– Ну вот еще! – говорит она. – Ничуть даже не похожа! – и покрывается румянцем от удовольствия.

Внимательно и с наслаждением разглядываем малых голландцев.

– Дивные натюрморты! – восклицает Ирэна.

– Разумеется, дивные! – соглашаюсь я.

Выходим на набережную. Глядим на Неву, на отражение огней в темной воде.

– Красиво! – говорит Ирэна.

– Да, очень красиво! – говорю я.

Сколь величественна живопись Высокого Возрождения и сколь скромна литература той поры! Ариосто? Аретино? Тассо?

«Великие дела творили государи, которые мало считались с обещаниями, умели хитростью кружить людям головы и в конце концов одолели тех, кто полагался на честность…»

Макиавелли.

«Делайте все, чтобы оказаться на стороне победителя…»

Гвиччардини.

Как ни странно, это тоже культура Возрождения.

Внешность Савонаролы в точности соответствует его деяниям и его идеям. Внешность Савонаролы была угрожающей.

Искусства изобразительные – проза, драматургия, живопись, кино – двусмысленны. В их творениях всегда есть нечто развлекательное и потому они могут доставить удовольствие людям, не способным чувствовать красоту художественности. Это предоставляет прозаикам, драматургам, живописцам и кинорежиссерам обширные возможности для спекуляций и мистификаций. Подлинными, чистыми искусствами являются только искусства, ничего не изображающие: поэзия, архитектура, музыка, танец. Их творения понятны не всем.

По радио упомянули Настино имя. Говорили о кальмановской «Сильве». Героиня оперетты чем-то похожа на Вяльцеву – тоже вышла из народа, тоже в отрочестве гусей пасла.

Ирэна рассказала мне по телефону, что видела на Невском старинную коляску – ту самую из «Зеленых берегов». В нее был впряжен прекрасный гнедой жеребец. Вне всяких сомнений, это был Кавалер.

– Ничего удивительного в этом нет, – сказал я, а сам чуточку призадумался. «Кажется, мы с Ирэной сходим с ума, – подумал. – Все это не к добру».

На старости лет я увлекся жизнью. Однако и смерть мне уже не страшна. Преотличное у меня теперь состояние!

В Союзе писателей посулили мне новую квартиру. Дело решится окончательно через месяц. Жду.

Роман все еще в «Неве». Его всё еще читают. Судьба его скоро решится. Жду. Время больших ожиданий.

Два неведомых мне ранее шедевра.

Давид. «Ликторы приносят Бруту тела казненных его сыновей». Фрагмент: жена Брута и две дочери. Потрясенная жена простирает вперед свою руку, другой рукой прижимая к груди потерявшую сознание одну из девочек. Вторая девочка, прекрасная, как статуя Праксителя, в ужасе прикрывает лицо ладонями. Вся группа скомпонована с предельным, едва ли возможным мастерством. Линии, объемы, колорит выразительны и совершенны. Полнейшая гармония и красота невероятнейшая. И все это при таком трагическом сюжете!

Менцель. «Стена мастерской». Освещение снизу. Висящие на стене гипсы – мужские головы, женский обнаженный торс, мужская рука – выглядят фантастично. Тщательная проработка всех деталей при резком контрасте светотени создает почти сюрреалистический эффект. Похоже одновременно на Караваджо, Жоржа де Латура и на Дали. Когда впервые увидел репродукцию, даже вздрогнул – не ожидал, что увижу у Менцеля такое.

Моей дочери исполнилось 15 лет. Она уже взрослая во всех смыслах – и физически, и умственно, и духовно. С годами она более и более похожа на меня. И повадки у нее мои. И мысли у нее мои. Моя, совершенно моя дочь.

Тайком от меня она читает мои стихи. И я знаю, что они ей нравятся.