Неизданная проза Геннадия Алексеева

Сегодня, 3 октября 1985 года, в 17 часов 30 минут вручил две толстые папки со своим романом «Зеленые берега» главному редактору журнала «Нева» Борису Никольскому. Он встретил меня приветливо. Сказал, что давно следит за моими публикациями. Еще сказал, что о романе ему говорили разные люди и он с интересом его прочтет.

Историк Кремуций Корд неосторожно похвалил в своих сочинениях Брута и Кассия. Его предали суду. Не дожидаясь приговора, Кремуций Корд наложил на себя руки. Сенат повелел сжечь его сочинения, но, к счастью, они сохранились.

А брат Иисуса – Иаков был приговорен к побитию камнями: была в древности и такая казнь. Иакова забили насмерть.

Пишу стихотворение. Пишу с удовольствием – давно уж не писал стихов. И вдруг на лист садится божья коровка, маленькая, черная с красными пятнышками. Что это? Знак? В октябре месяце, в городской квартире – божья коровка! К чему бы это?

Но нет, не все застыло, не все окаменело в моей жизни! Потихоньку, понемножку она становится интереснее и все больше нравится мне. И не так уж мало в ней радостей, оказывается!

И опять Платонов – кроткий русский гений:

«Мир тихо, как синий корабль, отходил от глаз Афонина…»

«Писать книги для денег, видит бог, не могу…» Это мои слова, но Пушкин написал их раньше меня. Но ему платили все-таки за книги.

Ирэна говорит мне:

– Нет, ты признайся – кто эта женщина, которую в романе зовут Ксенией? Живую Вяльцеву ты видеть не мог, а придумать такую невозможно – она совершенно живая! Нет, ты скажи мне – кем ты вдохновлялся? Нет, ты не скрывай от меня, пожалуйста!

И слова эти мне как бальзам на сердце. Стало быть, Ксения и впрямь удалась.

Сумасшедшая, жгуче сладостная осень. Жил ли я когда-нибудь столь вкусно? Собрался на тот свет, да передумал и начал жизнь заново. Экая беспринципность!

Откусил кусочек от антоновского яблока и увидел в образовавшейся ямке маленького, розовенького, очень растерянного червяка. Оказывается, он раньше меня взялся за это яблоко. Мог ли он подумать, что случится такая неприятность!

Скучный, робкий и в общем-то ненужный писатель Телешов. А человеком был хорошим, добрым, совестливым. Все его знали, и он всех знал и со всеми встречался. Имя его то и дело попадается в мемуарах крупных литераторов. Но никто его давно не читает. И после читать его не станет.

Рембрандт и Рубенс в одинаковой степени мне неприятны. Их приземленность отталкивает меня.

Сидим в кафе на Суворовском. Ирэна по своему обыкновению молча смотрит на меня долгим влюбленным взором. Ее чуть подкрашенные глаза глубоки и прекрасны. На светлых нежных щеках розовеет румянец. На алых губах – мягкая улыбка.

– Господи, как ты красива! – говорю я. – Смотреть невозможно. За что мне досталось такое сокровище?

– Значит, заслужил! – говорит она и снова умолкает. В ее тонких пальцах прозрачный бокал, наполненный прозрачным «Цинандали».

– За что пьем? – спрашиваю я.

– За тебя, милый! – отвечает она.

– Хорошо, – соглашаюсь я, – выпьем за меня.

И мы пьем прохладное, чуть терпкое, нежное «Цинандали» за меня, счастливчика.

Вчера, когда стоял на автобусной остановке, надо мной пролетели две стаи гусей. Два ровных больших клина. Летели ровно. Хорошо был слышен их негромкий печальный клекот.

Как радостно живу я в этой неторопливой, печальной, изумительной осени.

Балет «Дон Кихот» в Мариинке. Декорации Коровина и Головина. Дон Кихот выезжает на живой, настоящей, красивой гнедой, ничуть не похожей на Росинанта. Следом за ним – Санчо Панса на сером маленьком ослике. Их окружают веселые юные испанки. Они сталкивают благородного рыцаря с седла и отнимают у него коня. Они щекочут и тормошат толстяка Пансу. Поворачиваю голову влево. Рядом со мной сидит златокудрый ангел. Я любуюсь его профилем.

– Смотри на сцену! – говорит она, склонившись ко мне. – Что ты на меня уставился? Видишь, какая чудная лошадь!

– Ты же гораздо лучше! – говорю я. – Ты же ангел!

Купил себе новые часы. Они большие, плоские, с черным циферблатом и с нормальными арабскими цифрами (нынче модно вместо цифр ставить черточки – мне это не нравится). То и дело на них поглядываю – любуюсь. Наверное, это последние часы в моей жизни.

Позвонил Ирэне на работу. Услышал низкий мужской голос. Почему-то смутился и повесил трубку. На другой день снова позвонил. На сей раз к телефону подошла Ирэна.

– Ты почему, милый, вчера не звонил? – спросила она строго. – Обещал же позвонить!

– Я звонил, – ответил я, – но трубку взял какой-то мужчина, кажется, твой начальник, и я постеснялся позвать тебя к телефону.

– То есть как это постеснялся? – изумилась Ирэна. – Чего же тут стесняться? Ну, милый, ты даешь!

Я пришел в восторг. Это было сказано изумительно: «Ну, милый, ты даешь!»

Я устал от литературы и своего тщеславия. Остаток жизни я хотел бы прожить в тишине и покое. И чтобы рядом была любимая и любящая меня женщина. (20 октября).