Неизданная проза Геннадия Алексеева

Белая, жуткая, беспредельная пустота залива. Машины на шоссе. За каждой несется облако снежной пыли. Одинокий бульдозер, расчищающий слежавшийся снег на перекрестке. Уютное тепло полупустого автобуса. На остановке женщина держит за руку ребенка. У него широко открыт рот и закрыты глаза. Видимо, он плачет. Двери автобуса распахиваются, теперь уже слышен плач, точнее, рев. Женщина с ревущим ребенком входит в автобус.

«Поори, поори у меня», – говорит женщина.

Белая, извилистая бесконечная лента шоссе.

Позвонил Ирэне.

– Ну как ты там без меня? – спросила.

– Да так вот как-то…

– А я скучаю.

– Я в общем-то тоже.

– Ты в общем-то, а я очень.

– Я в общем-то тоже очень.

– Так что же сразу не говоришь? Все из тебя надо вытягивать.

Хотелось мне вырваться из ряда вон, чтобы все меня знали, все обо мне говорили. А ведь быть знаменитым и впрямь некрасиво. А ведь торчать у всех на виду и впрямь как-то стыдно. И вот не стал я знаменит, и почти никто обо мне не говорит. И я уже почти не сожалею об этом.

Художеством частенько начинают заниматься из-за вынужденных роковых обстоятельств. Появляются слепые музыканты, безногие поэты. В этом есть нечто противоестественное. Мир этих несчастных людей ограничен. И это всегда заметно в том, что они создают. Однако ограничения придают их творениям своеобразие.

Пытаюсь представить себя слепым или горбатым. Пытаюсь вообразить, что я никогда в жизни не целовал красивую женщину. Не выходит.

Еду в Москву ночным поездом. Новый, чистый, купированный вагон. Теплое, уютное купе. Новое, чистое, хрустящее белье. Мягкий свет с потолка. Лежу на верхней полке, закинув руки за голову. Вагон приятно покачивается. Поезд набирает скорость.

Утро, но еще темно. Выхожу из вагона. Перрон. Забитые народом залы Ленинградского вокзала. Каланчевская площадь. Несмотря на ранний час, много машин. Предо мною растянувшийся на всю площадь Казанский вокзал. Справа – небоскреб со шпилем. Вхожу в вестибюль метро. Тьма народу. Людской поток плотен, целеустремлен и неудержим. Меня подхватывают под локти и под бока. Меня пихают в спину. Мой портфель застрял под рукой у соседа. Носки моих ботинок упираются в чьи-то пятки. Эскалаторы в четыре ряда. Платформа сплошь заполнена народом. Подходит поезд. Он уже переполнен. «Ужас какой-то!» – думаю я.

Выхожу в центре. Здесь народу поменьше. Светает. Знакомые здания. Знакомые улицы. Идти тяжело – гололед. С крыш каплет. Оттепель. Казанский мост. Завтракаю в знакомом кафе. Выглядит оно незнакомо. Была здесь когда-то очень недурная роспись на стенах. Куда она делась? Стараясь не поскользнуться, бреду по Петровке. Сворачиваю в Столешников. Знакомые магазины (слава богу, целы!). Знакомый винный магазин. Он закрыт (нынче по причине «сухого закона» вином начинают торговать с двух часов). Сквозь стекло витрины разглядываю бутылки. Шампанское, коньяки, ликеры, сухие вина. Всё, слава богу, есть! Кондитерский магазин на Дмитровке. Продают шоколадные наборы в коробках. Берут по 3–4 коробки. Взял и я одну – пригодится.

Звоню в «Современник». Мне объясняют, как проехать.

Опять метро. Стою перед картой подземных линий. Их множество. Они тянутся во все стороны от центра, они пересекаются, сплетаются, завязываются в узлы. Карта похожа на многоногого спрута – у нее зловещий, угрожающий вид. Еду. Бесчисленные переходы, бесконечные подземные коридоры. И всюду кипит народ. «Кошмар какой-то», – думаю я.

Хорошевское шоссе. Пересаживаюсь на троллейбус. Через 3 остановки выхожу. Предо мною возвышаются совсем новенькие шестнадцатиэтажные дома. Номеров на них нет. Иду вдоль них по дьявольски скользкому тротуару. Дома кончаются. На стареньком двухэтажном доме замечаю номер. На нем цифры 80. А мне нужен дом номер 52. «Вот скотство! – думаю я. – Не могли объяснить толком!» Опять звоню в редакцию. Мне опять объясняют. Наконец отыскиваю дом под номером 52. Он вовсе на на Хорошевском шоссе стоит, а в переулке, который упирается в шоссе. Но считается почему-то, что на самом шоссе. Всё здесь, в Москве, какое-то непонятное.

Отдел поэзии издательства «Современник». Мой редактор приветливо пожимает мне руку. И сразу же неприятности. Оформление книги еще не готово. Судя по всему, за него еще и не принимались. Начальство мою книгу еще не видало, и неизвестно, как оно к ней отнесется. Книга выйдет из печати не весной, как предполагалось, а в конце года. Увеличить объем книги не удается, и надо сокращать рукопись.

Садимся с редактором за стол и начинаем сокращать. Быстро сократили. Споров не возникало.

– Подсчитайте, сколько осталось строк, – говорит мне редактор. Сижу считаю.

В комнату редакции входит некий довольно молодой, веселый, уверенный в себе человек. С моим редактором он на ты. Через несколько минут выясняется, что он поэт и намерен опубликовать в «Современнике» свою шестую книгу, для чего ему нужно подать заявку. Она у него не получается. Мой редактор и его помощница – простоватого вида женщина лет сорока ему помогают.