Неизданная проза Геннадия Алексеева

Заброшенная, полуразрушенная церковь у входа на Смоленское кладбище. Некоторое время в церкви размещался какой-то крохотный заводик. Сохранились сооруженные для заводика массивные металлические конструкции с лестницами, переходными мостиками. Штукатурка стен кое-где обвалилась. В окнах торчат остатки стекол. Интерьер мрачен и весьма впечатляющ. Здесь можно было бы снять отличный сюрреалистический фильм.

Братская могила на Смоленском. На массивной пирамиде красного гранита высечена надпись, гласящая о том, что здесь погребены нижние чины лейб-гвардии Финляндского полка, погибшие при взрыве в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года. Далее – 11 имен. Фельдфебель, унтер-офицер, горнист, 2 ефрейтора и 6 рядовых. Страстно желая освободить народ, революционеры народа не щадили. Александр II был фаталистом. Даже после этого взрыва он ничего не сделал, чтобы надежно оградить себя от покушений.

Есть люди столь прекрасные и утонченные, что им незачем что-либо делать, что-либо творить. Они созданы для того, чтобы украшать собою мир и человечество. Чаще всего это женщины.

Каждый живет накануне смерти, но не каждый замечает. У того, кто замечает, жизнь нескучная.

То, что кажется естественным жителям этой планеты, частенько вызывает у меня недоумение. Мысль о том, что я не отсюда, пугает и радует меня.

Культура нужна богатым. Бедным нужен хлеб.

А Настя все поет:

Ищу я страстно поцелуя,
Объятий пламенных ищу,
В твоем присутствии робея,
Я вся от страсти трепещу.

И в голосе ее бархатном слышится этот страстный трепет.

До новой эпохи ужасов я уж, как видно, не доживу. И это благо.

Временами, разговаривая с кем-то, я начинаю прислушиваться к своей речи. И почти всегда она мне не нравится: и интонации какие-то неестественные, и фразы корявые, и слова неточные. Огорчаясь, я теряю нить разговора и замолкаю. А мой собеседник глядит на меня недоуменно.

Полюбил я Вивальди любовью поздней и подлинной…

Ремонт на новой квартире вчерне закончен. Начал перевозить картины. Стены оголяются. Из иных торчат уже ненужные гвозди. И как-то печально. И даже жутковато.

Приходят молодые поэты, приносят плохие стихи. Однако держатся уверенно: плохие стихи кажутся им хорошими. Деликатно говорю им: «Мне это чуждо. Попробуйте сходить к кому-нибудь еще. Кому-нибудь это может понравиться».

М. А. пришел ко мне на новую квартиру, сел в новое кресло, вытянул ноги, похлопал ладонями по подлокотникам, поглядел на стены и улыбнулся, довольный:

– Все отлично! Именно этого вам и не хватало!

Он принес мне в подарок роскошно упакованную цепочку для двери с какой-то хитрой сигнализацией. Цепочка была куплена им в Канаде.

– Такой цепочки, наверное, нет ни у кого в городе – вы можете ею гордиться.

Спросил о романе. Потом вспомнил:

– Ах да, я ведь еще не прочитал его!

Дачные впечатления.

Уплетаю прямо с куста красную смородину. Поедаю прямо на грядке уже созревший горох. Выдергиваю траву в «японском саду». Купаюсь в озере (первое за три года купание). Началась было гроза, пошел дождь, но, как бы одумавшись, тут же перестал. Туча рассеялась. Снова солнце. Снова теплынь. Снова доносятся с озера детский визг и женский хохот.

Нигде я не был, ничего не видел, ничего я не добился. Но обольстительные чувственные женщины делали мою жизнь почти сносной. Спасибо этим нежным и пылким созданьям! Спасибо горячей влаге их губ, послушному шелку их волос и ласковому бархату их кожи! Спасибо грации их жестов и музыке их голосов.

У Камиля Коро был девиз: «Стойкость и добросовестность».

Остаток жизни (вряд ли он будет продолжительным) я проживу на улице Ленина (бывшая Широкая) в доме номер 34, в квартире 13. Квартира помещается на втором этаже. Окна комнат выходят во двор и в сторону Лахтинской, окно кухни – в скверик перед главным фасадом. В доме живут мои коллеги – литераторы и их родственники. Рядом с Широкой проходят улицы с милыми смешными старинными названиями: Теряева, Плуталова, Подрезова. Бармалеева. Неподалеку протекает воспетая мною речка Карповка, на берегу которой стоят бывшие Настины доходные дома. В одном из них живет Настина внучатая племянница. Окно моей комнаты обращено на запад.

Приснился чудной красивый сон. Иду по дороге. Навстречу мне движется стадо сфинксов. Все они пегие, как коровы (по белому кирпично-красные пятна), и у каждого женская голова, знакомая женская голова (чья именно – так и не вспомнил) За стадом, ковыряя в носу, идет пастух – маленький белоголовый, голубоглазый мальчик с длинным-длинным переброшенным через плечо кнутом. Поравнявшись со мною, он вынимает палец из ноздри и вежливо здоровается. И я ему отвечаю.

– Како?

– А тако! Двояко и всяко!

– Однако!

Ефим Честняков. Талантливо. Искренно. Самобытно. Кротко. И совершенно русский дух. И совершенно русская судьба. Один из лучших российских художников нашего века.

Уличный сапожник в будке. Сухое костистое лицо. Бледная голубоватая плешь, окаймленная остатками седых волос. Железная сапожничья нога, зажатая между колен.