Неизданная проза Геннадия Алексеева

Машины уносятся по прямому проспекту к розовому закату. Машины въезжают в закат и исчезают в нем. Закат проглатывает машины одну за другой. Закат прожорлив.

Внезапно наткнулся на неизвестное мне стихотворение Виктора Гюго «Надпись на экземпляре „Божественной комедии“». Оно поразительно похоже на мое «Когда-то был я камнем придорожным». Кто-нибудь обвинит меня в плагиате.

Гюго был всего лишь на три года младше Пушкина. Свои романтические восторги он весьма успешно совмещал с феноменальным трудолюбием и всё писал, писал, писал… до глубокой старости.

Что, если бы Пушкин дожил до восьмидесяти трех?

В последние дни Настя на фотографии как-то особенно печальна. Она огорчена, что роман о ней категорически отвергнут, и утешить мне ее нечем. Правда, в «Пригородном пейзаже» опубликованы два стихотворения о ней. Хоть маленькое, но утешение.

Филармония, большой зал. Первое отделение – Моцарт, 29-я симфония. Второе отделение – Гершвин. Два произведения – «Вариации для фортепиано с оркестром» и «Рапсодия № 2 для фортепиано с оркестром» впервые исполняются в Ленинграде. Третье весьма известно – симфоническая поэма «Американец в Париже».

Слева от меня сидит Ирэна. Она, как всегда, прелестна. Время от времени я поглядываю на ее профиль. Она чувствует это и едва заметно улыбается. Концерт заканчивается. Публика долго аплодирует. Дирижеру подносят цветы. Ирэна склоняется ко мне:

– Ты знаешь, в один момент я едва не упала в обморок!

– Неужто? – изумляюсь я.

– Да, представь себе! А ты думал, что я равнодушна к музыке?

– Нет, я этого не думал. Но и не предполагал, что серьезная музыка столь впечатлит тебя.

– Напрасно не предполагал! – говорит Ирэна, взглянув на меня с укором.

Не люблю я пройдох и проныр. Не люблю ловкачей. Наверное, оттого, что сам неловок.

Вышла из печати книга моих стихов, изданная ленинградским отделением «Совписа». На шмуцтитуле моя фотография – я выгляжу молодо и эффектно.

Две книжки сразу! Чего же мне еще желать? И на что же мне теперь жаловаться? Экий я счастливчик! Даже противно.

Обретенный мною кабинет делает меня сибаритом. Ложусь спать не ранее трех часов ночи. Просыпаюсь не раньше десяти и еще долго нежусь в постели, размышляя о том о сем или предаваясь воспоминаниям о давно ушедшей и полузабытой молодости.

Привез домой купленные в Лавке писателей 100 экземпляров «Обычного часа», сложил их в шкаф и успокоился. Действительно – чего мне еще желать?

Еще один панфиловский фильм – «Тема». Чурикова, как всегда, хороша. А главный герой – драматург чем-то смахивает на меня. Не судьбой, но характером, натурой своей. Столь же нервозен и столь же склонен к рефлексии.

Действие фильма происходит в Суздале. Приятно было поглядеть на знакомые церкви.

Сегодня ночью в нашем дворе или где-то рядом с ним долго лаяли собаки. Как в деревне.

Антонелло да Мессина, «Святой Иероним в своей келье». Слева от Иеронима в глубине обширного, похожего на интерьер церкви помещения – окно. В окне идиллический пейзаж с деревьями, озером и холмами на горизонте. Справа – сводчатая галерея. По галерее прямо к зрителю движется лев. Он весь в тени и поэтому почти черный. Он похож на остриженного черного пуделя. На самом переднем плане – павлин, еще какая-то неизвестная мне птица и хорошо начищенный медный таз. Иероним, облаченный в красную сутану читает толстый фолиант. У его ног стоят две вазы с цветами и сидит небольшая серая кошка. В картине очень тихо. Мягкая поступь царя зверей совсем не слышна.

Александр Блок внешне был чем-то похож на Александра Пушкина.

Все подписываю, подписываю, подписываю и все дарю, дарю, дарю свои сборники. Устал сочинять дарственные надписи.

Человек с большим носом, толстыми черными бровями, толстыми черными усами, толстыми красными губами, выпуклыми черными глазами и резким, жирным, рокочущим голосом. Перед ним на столе бефстроганов с картофельным пюре, стакан сметаны и ложка для супа. Он выливает полстакана в бефстроганов и пюре, размешивает все ложкой и ест эту неаппетитную жижу, то и дело облизывая свои толстые красные губы толстым красным языком.

Курносый плешивец, похожий на сатира. Однако в очках. Сатир в очках – это нетривиально.

Как всегда в декабре, заказываю в Лавке писателей литературу на следующий год. Перебирая карточки с названиями книг, выходящих в 1987 году, наткнулся на «Жизнь Арсеньева». В аннотации Бунин был назван «великим русским писателем». Через 34 года после смерти к нему пришло наконец подлинное признание. А помнится, называли его когда-то «видным», потом «известным», потом «выдающимся». Примите же, дорогой Иван Алексеевич, мое поздравление с полнейшей, блистательной победой!

Исторические повести Виктора Сосноры. Красивая, энергичная, вполне современная проза.

15 лет тому назад подарили мне «Александрийские песни» Михаила Кузмина. Они меня удивили и немножко огорчили: оказывается, и до меня писали верлибром в России, и недурно писали. Но вскоре я лишился «Александрийских песен».