Читаем Неизданная проза Геннадия Алексеева полностью

Хирург оказался женщиной лет пятидесяти простоватого вида – коренастой, плечистой и коротконогой.

– У вас слюнной камень, и сейчас мы его удалим, – сказала мне эта женщина, очень похожая на мужчину.

– Как, так сразу? – удивился я.

– А чего тянуть? – ответила хирург и велела мне садиться в операционное кресло.

Через полчаса я выходил из кабинета с одеревеневшей от наркоза челюстью. В моем кулаке был зажат извлеченный из меня слюнной камень. Он был твердый, округлый и имел цвет слоновой кости. Формой он и впрямь походил на ядрышко кедрового ореха.

«Ну что ж, поживем еще немного», – думал я, натягивая пальто в гардеробе. Мне было немножко грустно, оттого что все обошлось так просто, безо всякой трагедии.

Пройдясь по Невскому, я зашел в распивочную и выпил полстакана по случаю благополучного избавления от многолетней напрасной тревоги.

«Дурак я, однако, – подумал я слегка захмелев, – давно надо было сходить к хирургу».

Челюсть моя оттаяла. Я пошевелил языком и осторожно ощупал то место, где торчал столь волновавший меня нарост. Теперь там было гладко, непривычно гладко и как-то пусто. «Все-таки приятно находиться на этом свете», – подумал я умиротворенно и покинул распивочную.


Обед с Д. в «Демьяновой ухе». Д. любит рыбу, и мы с ним уже неоднократно предавались чревоугодию в этом ресторанчике. Я предпочитаю мясо, но из вежливости не возражаю против «Демьяновой». Д., по обыкновению, рассказывает смешное, а я, по обыкновению, с удовольствием смеюсь. Сам я не умею и не люблю рассказывать смешное.

Д. спросил: «Сколько стихотворений написали в прошлом году? Десять? Двадцать?»

«Девяносто», – ответил я. Д. удивился.


28.12

Выставка «Искусство Ярославля». Помимо великолепных, хорошо отреставрированных икон большая коллекция портретов работы провинциальных живописцев начала прошлого века.

Красномордые, звероподобные купцы в поддевках, дебелые, рыхлые купчихи с бесчисленными кольцами на толстых пальцах, коллежские регистраторы с гладко зачесанными и напомаженными волосами, бравые штабс-капитаны с выпученными, бессмысленно-мутными глазами, их жены – уездные и губернские красавицы с игривыми улыбками на тонких бледных губах, отставные плешивые генералы с крестами в петлице и на шее…

Портреты написаны тщательно и наивно. Временами – почти Руссо, почти Пиросмани.

Много лет провалялись они в кладовых краеведческих музеев и вдруг предстали взору россиян второй половины двадцатого столетия. Очевидная непрофессиональность этого доморощенного искусства с лихвой окупается искренностью, почти детской и до слез трогательной.

Не зря старались провинциальные портретисты. Их добросовестность наконец-то вознаграждена – их творения выставлены в самом Петербурге! Об этом они не смели и мечтать.


29.12

Картина Клингера «Вечер».

Пологий склон зеленого холма. Невысокие деревья. Кусты с какими-то большими темно-красными цветами. На переднем плане четверо – три девушки в разноцветных легких одеждах и полуобнаженный юноша. Они играют в какую-то неизвестную мне древнюю игру. Юноша пытается набросить большой венок из роз на плечи одной из девушек, которая со связанными за спиной руками бежит, опасливо оглядываясь назад. Две другие девушки удерживают юношу с помощью длинных широких шарфов. В глубине картины пустынный, загадочный берег моря с голыми безжизненными холмами. Море фиолетово-синее с белыми барашками волн. На бледно-голубом вечернем небе розовеющие от заходящего солнца прозрачные облака.

Вроде бы ничего особенного – типичный академизм. Безукоризненный рисунок, хороший колорит, умело построенная композиция – не дает мне покоя. В нем заключена какая-то тайна. Где-то, когда-то я все это видел и тоже бежал по этой плотной, густо-зеленой траве к печально шумящему морю. И девушку, ту, первую, которая убегает, озираясь, я хорошо помню. Но где это было со мною, когда это было?

В «Алисе» Кэрролла больше поэзии, чем во всех сочинениях Гёте.

Мир гениального поэта четырехмерен. Но четвертое измерение сокровенно, оно открывается только гениальному читателю.

Не люблю Сартра. Сартровский экзистенциализм туманен, в нем можно найти опору для любой нравственной и общественной позиции. Сочинения Сартра женственны, они полны интеллектуального кокетства.


30.12

Писать нужно о самом главном, о самом-самом. Жизнь коротка, и преступно тратить ее на мелочи.


Позвонил Даниил Гранин. Сказал, что моя книжка (вторая) доставила ему большое удовольствие, что он не ожидал (первую он прочитать не удосужился), что он удивлен, что он озадачен и т. п. Еще сказал, что я занимаю в современной русской поэзии особое место.


Дневниковая проза от природы порочна, она страдает нарциссизмом. Впрочем, лирическим стихам авторское самолюбование присуще в еще большей степени.


Что для меня эти записки? Попытка подвести предварительные итоги? Еще одна возможность высказаться и очертить границы своего поэтического государства?

Я тянулся к строгому стилю и старался избегать литературных красивостей, но вряд ли мне это удалось в полной мере.

Перейти на страницу:

Все книги серии Неизвестный Алексеев

Похожие книги

Не говори никому. Реальная история сестер, выросших с матерью-убийцей
Не говори никому. Реальная история сестер, выросших с матерью-убийцей

Бестселлер Amazon № 1, Wall Street Journal, USA Today и Washington Post.ГЛАВНЫЙ ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ ТРИЛЛЕР ГОДАНесколько лет назад к писателю true-crime книг Греггу Олсену обратились три сестры Нотек, чтобы рассказать душераздирающую историю о своей матери-садистке. Всю свою жизнь они молчали о своем страшном детстве: о сценах издевательств, пыток и убийств, которые им довелось не только увидеть в родительском доме, но и пережить самим. Сестры решили рассказать публике правду: они боятся, что их мать, выйдя из тюрьмы, снова начнет убивать…Как жить с тем, что твоя собственная мать – расчетливая психопатка, которой нравится истязать своих домочадцев, порой доводя их до мучительной смерти? Каково это – годами хранить такой секрет, который не можешь рассказать никому? И как – не озлобиться, не сойти с ума и сохранить в себе способность любить и желание жить дальше? «Не говори никому» – это психологическая триллер-сага о силе человеческого духа и мощи сестринской любви перед лицом невообразимых ужасов, страха и отчаяния.Вот уже много лет сестры Сэми, Никки и Тори Нотек вздрагивают, когда слышат слово «мама» – оно напоминает им об ужасах прошлого и собственном несчастливом детстве. Почти двадцать лет они не только жили в страхе от вспышек насилия со стороны своей матери, но и становились свидетелями таких жутких сцен, забыть которые невозможно.Годами за высоким забором дома их мать, Мишель «Шелли» Нотек ежедневно подвергала их унижениям, побоям и настраивала их друг против друга. Несмотря на все пережитое, девушки не только не сломались, но укрепили узы сестринской любви. И даже когда в доме стали появляться жертвы их матери, которых Шелли планомерно доводила до мучительной смерти, а дочерей заставляла наблюдать страшные сцены истязаний, они не сошли с ума и не смирились. А только укрепили свою решимость когда-нибудь сбежать из родительского дома и рассказать свою историю людям, чтобы их мать понесла заслуженное наказание…«Преступления, совершаемые в семье за закрытой дверью, страшные и необъяснимые. Порой жертвы даже не задумываются, что можно и нужно обращаться за помощью. Эта история, которая разворачивалась на протяжении десятилетий, полна боли, унижений и зверств. Обществу пора задуматься и начать решать проблемы домашнего насилия. И как можно чаще говорить об этом». – Ирина Шихман, журналист, автор проекта «А поговорить?», амбассадор фонда «Насилию.нет»«Ошеломляющий триллер о сестринской любви, стойкости и сопротивлении». – People Magazine«Только один писатель может написать такую ужасающую историю о замалчиваемом насилии, пытках и жутких серийных убийствах с таким изяществом, чувствительностью и мастерством… Захватывающий психологический триллер. Мгновенная классика в своем жанре». – Уильям Фелпс, Amazon Book Review

Грегг Олсен

Документальная литература