Неизданная проза Геннадия Алексеева

А в лице Федора Сологуба было нечто слоновье. На поэта он тоже был не похож.

Нынче гробы не заколачивают. Нынче крышки прикрепляют к гробам посредством специальных замков (техника!). Щелк! – и готово. А жаль. В стуке погребального молотка было нечто символическое. Это был как бы стук в дверь потустороннего мира, как бы возглас: «Впустите!»

А человек, в чьих руках находится молоток, испытывает нечто ни с чем не сравнимое (это я неоднократно испытал на себе).

Много дарует нам цивилизация, многого нас, однако, и лишает.

19.12

Шедевр Феллини «В сетях дьявола». Опять Достоевский (гибель Свидригайлова). Девочка в белом с жуткой усмешкой на тонких красных губах. И белый воздушный шарик. По-настоящему страшно и по-настоящему хорошо.

Тяжкие пласты времени, скопившиеся в прошлом и наползающие из грядущего, норовят расплющить меня. Ощущение мгновенности, микроскопичности бытия нестерпимо.

Жизнь потрясает меня не своим многообразием, не щедростью своих бесчисленных внешних проявлений, а своей сутью – как непостижимый феномен. Прожив почти полвека, я не могу к ней привыкнуть и не перестаю ей удивляться.

Я равнодушен к конкретностям, в том числе и к конкретному человеку. Меня интригует, восхищает и ужасает человек вообще. Мне не дает покоя, меня сбивает с толку и повергает в трепет ЧЕЛОВЕЧЕСТВО.

Отсюда моя слабость к вечным темам: жизнь – смерть, добро – зло, надежда – отчаяние, прошлое – будущее, сон – явь.

22.12

В 12-м номере «Невы» шесть моих стихотворений (намеревались напечатать не менее десяти). И на том спасибо.

Среди опубликованного стихотворение «Надо что-то делать…» Полтора года тому назад его наотрез отказались печатать в «Авроре», усмотрев в нем опасную двусмысленность. Пути господни, как известно, неисповедимы.

Подолгу, терпеливо стоят в очередях и всё покупают в огромных количествах: колбасу – килограммами, консервы – десятками банок, апельсины – целыми сетками. Приходят домой, с жадностью поедают добытые продукты, снова отправляются в магазины, снова стоят в очередях и снова едят, едят, едят…

Из всех даров истории достойна внимания только культура. Что бы ее ни порождало, она всегда благо. И если культура вырождается – история топчется на месте. Проходят ненужные года, текут никчемные столетия, проползают безгласые, полуслепые эпохи.

В столовую входит горбатая старуха с большими выцветшими глазами навыкате. В руках у нее посох – длинная палка, корявая и сучковатая. Старуха полубезумна от дряхлости, и все разговаривает с ней, как с ребенком: «Бабушка, вам ложку? Вот вам тарелка, бабушка!»

Последняя, посмертная книга Леонида Мартынова. «Золотой запас». Гладко, благостно, бестревожно. Никаких трещин в старческом усталом сердце. Неужто «Золотой запас» так ловко отредактирован?

23.12

О, Кватроченто, приют моей бездомной души! О, мои мудрые наставники – Гоццоли, делла Франческа, Мантенья, Бальдовинетти, Беллини, Кривелли, Гирландайо! О, неземной, божественный Боттичелли! Стою в тени ваших аркад, скитаюсь по вашим каменистым дорогам, отдыхаю у прохладных ручьев в ваших долинах. Населяющие вашу страну мужчины, женщины, дети и величавые старцы снятся мне по ночам и грезятся наяву. О, Кватроченто, неувядающий благоуханный цветок минувшего!

Временами накатывает теплая волна воспоминаний – что-то из детства, отрочества, юности, а может быть, из первой моей жизни, а может быть, и вовсе из никогда не бывшего.

Аллеи каких-то неведомых парков, большие комнаты со старинными картинами на стенах, луга, усыпанные полевыми цветами, и загадочная, не очень широкая, тихая река с темной, почти черной водой и высокими зелеными берегами. И кто-то плывет по реке в длинной белой лодке. Быть может, это Харон? Быть может, это воспоминание о моей первой смерти?

И еще одна волна накрывает меня порой с головою – это чувство постыдного бессилия, ощущение невозможности совершить нечто важное, великое, ради чего я и пришел в этот мир. И странно – откуда мне известно о своем особом предназначении?

Опять Цветаева. Цветаевский эклектизм: нельзя любить одновременно Маяковского и Мандельштама – они полярны. Впрочем, ее поэзия между этими полюсами и пребывает.

Я не живу в мире, я нахожусь рядом с ним.

Интеллигентная милая женщина сказала мне: «У вас оригинальные, умные, изящные стихи, я с удовольствием прочитала ваш сборник. Но, знаете, такую поэзию способны понять немногие. Вы пишете для будущего. Вас признают лет через 60, не раньше».

С годами чтение прозы все более утомляет меня. Проза становится анахронизмом. Она порождена медлительными, ленивыми веками и предназначена для праздных людей.

Экономия средств – почти обязательное условие успеха для всех видов искусств, кроме прозы. Здесь чем сложнее, чем обширнее, чем витиеватее – тем лучше.