Я жучок. Черный с белым пятнышком на спине. С длинными коленчатыми усиками. Сижу в спичечном коробке. Долго сижу. Почти всю жизнь. Сначала скребся, пытался выбраться на волю. После устал, привык, смирился. Иногда коробок приоткрывают и рассматривают меня с интересом. «Счастливый жучок! – говорят. – И очень смирный!»
Прижмись щекой к моей бороде, о, возлюбленная моя Пенелопа.
Прижмись своей нежной белой щекой. К моей рыжей, жесткой, лохматой бороде, о неверная моя Пенелопа! Отойди от меня, о подлая Пенелопа! Отойди прочь!
Когда долго не перечитываю свои стихи, впадаю в уныние. Перечитаю – и душа возвеселится.
Да, да, я сделал все, на что был способен! И даже то, на что способен не был, но что мне хотелось сделать!
Для чего поэт читает поэта? Не для того, чтобы восхититься талантом соперника (все поэты – соперники). Поэта интересует способ, которым пользуется соперник (даже если последний жил четыре века тому назад). Ибо стоющий поэт не сможет пользоваться чужим известным способом, он должен иметь свой собственный, он должен его создать, изобрести.
Читая Пушкина, я отдаю должное его таланту, тонкости его искусства. Но его способ меня не привлекает, ибо он рожден иной, отдаленной эпохой, ибо это не мой, а его, пушкинский способ.
(О, как часто эпигоны превосходят виртуозностью самобытных мастеров!)
Каждое утро одно и то же. «Зачем проснулся-то, зачем? Опять одеваться, мыться, причесываться, завтракать…»
Жить мне уже лень.
– Вы могли бы принять участие в казни?
– В качестве кого?
– В качестве палача.
– Нет, нет!
– А в качестве казнимого?
– Надо подумать.
Мимо окна проносятся разнообразные движущиеся механизмы: автобус, такси с шашечками на боку, зеленый грузовик с кузовом, синий троллейбус с длинными усами на спине, ярко-красный мотоцикл с коляской (шлем на голове мотоциклиста тоже ярко-красный), белая «скорая помощь», автокран неопределенного цвета, нежно-голубой грузовик-цистерна, огромный, почти черный тягач с прицепом на гигантских колесах, «Жигули» частных автовладельцев всех цветов, элегантный, длинный желтый заграничный автобус с увеличенными стеклами и красивыми белыми надписями на борту… Так бы сидеть весь день у окна и наблюдать.
А это что такое? Медленное и непонятное!
Спереди, там, где обычно располагаются мотор и кабина шофера, – живое существо коричневого цвета о четырех ногах, с длинными черными волосами на шее и на хвосте! А сзади – странной формы открытый кузов, в котором сидит человек в каком-то нелепом грязном балахоне. В его руках две веревки – они тянутся к голове четвероногого существа. Да это же телега! Телега, запряженная лошадью! И возница! В руках его вожжи! Оказывается, лошади и телеги еще существуют! Как это славно!
В музее Шаляпина дали на время (полюбоваться) неизвестную мне ранее Настину фотографию.
Она стоит во весь рост в своем «парадном» облачении – в таком виде она всегда и являлась перед публикой. Длинное белое, с бледными цветами, платье. Пышный, распахнутый у ног шлейф. Длинные разрезные рукава, до локтя открывающие руки. Лиф украшен жемчугом и, видимо, самоцветами. Не очень глубокое, сдержанное декольте. Шелковый темный (во всяком случае, не белый) пояс. Такого же цвета пышный газовый шарф, переброшенный через левое плечо. На груди сложной формы жемчужное ожерелье. На шее широкая черная (кажется, черная) бархатка с украшением из какого-то металла – не то из золота, не то из серебра. На пальцах перстни (их трудно сосчитать). Обеими руками она держит свернутые в трубочку ноты. На правой руке висит нитка крупного жемчуга, к ней снизу привязан большой веер из страусовых перьев (он полулежит на шлейфе платья, полуутопает в нем. Голова склонена к правому плечу и слегка откинута назад… На губах улыбка – виден ряд ровных, белых зубов (это и есть знаменитая «вяльцевская улыбка»). Настина фигура снята снизу и поэтому выглядит высокой. Фон у фотографии условный и очень темный, а Настя такая светлая, жемчужно-снежная, полупрозрачная.
Грядет мистическая встреча. Скоро я увижу Анастасию Вяльцеву живую (внучатую племянницу).
Жилище греха, вертеп сатанинский, пиратский Вавилон – Порт-Ройял погружается в морскую пучину. Воистину – наказание свыше.
Охтинский мост. В его силуэте, в его мощных, горбатых железных фермах есть нечто демоническое. Гигантское двугорбое животное – некий ящер – легло поперек реки.
Сампсониевский собор ночью с правого берега Невы. Призрак светящийся. Кресты мерцают на синем бархате низких туч.
С утра дул сильный, но теплый западный ветер – ветер с Гольфстрима. Деревья качались, дребезжало железо на крышах. Вода на Неве поднялась метра на полтора – ее поверхность почти сровнялась с берегами. Прохожие шли наклонясь, придерживая шапки и шляпы… К вечеру ветер стих. Опасность миновала.
Сон.