Неизданная проза Геннадия Алексеева

Интересно, что «преследуют» меня только люди, на которых я обращаю активное внимание – которые меня раздражают, удивляют или вызывают симпатию. Видимо, внимание как-то притягивает их ко мне, как бы очаровывает их. Между мною и ними возникает психическая связь.

Не люблю Тициана. Он бездуховен, его Венера перед зеркалом – дебелая купчиха. Она создана для обжорства и животной страсти.

«Динарий Кесаря» – дидактический, как полотна передвижников. Тициан изгонял возвышенное из искусства, разрушал эстетику Возрождения. Плотоядный Рубенс – его достойный преемник.

Чайковский. Четвертая симфония. В старости чувствительность меня не покидает.

Но Петр Ильич и впрямь гений. И нечего стесняться этих сладких слез.

Не в моде он нынче. Так плюнем на моду!

30 лет тому назад умер Сталин. 50 лет тому назад Гитлер стал властителем Германии.

Написал 100 страниц романа. Перечитываю. Что-то не то. Как-то не так. Чего-то другого хотелось, другого. О чем-то другом мечталось, о чем-то другом.

Перечитываю еще раз – совсем не то! Попросту плохо, бездарно! Третий раз и перечитывать не хочется.

Настя смотрит на меня с фотографии презрительно.

Два способа духовного бытия: растворение в множестве и противостояние ему. Радость слияния со всем и со всеми – радость сопричастности. Радость отделения от всего и от всех – радость одиночества.

А сегодня мой роман мне нравится. Вроде бы недурно. И не без затей, но и не вычурно. Вроде бы что надо.

Интересно, каким покажется мне мое сочинение через неделю?

Кажется, я прожил свою жизнь не лучшим образом.

Ирония – лекарство от ужаса. Ирония – прием ума для изображения ужаса. Ирония – метод эстетического освоения ужаса.

Вийон, Брейгель, Гойя, Бодлер, Гейне и Сальвадор Дали приобщали ужас к прекрасному.

Нимфы ясного дня и нимфы туманного вечера. О, нимфа моей нерешительности, прижмись ко мне!

У него уже нет ничего – ни нервов, ни кровеносных сосудов, ни мозга, ни сердца, ни печени, ни почек, ни двенадцатиперстной кишки!

Палец ему отрежешь —
ему не больно.
Руку ему отрубишь —
ему смешно.
Голову ему отсечешь —
ему наплевать.
У него же нет ничего внутри —
он пуст!
Что на него злиться!
Что на него обижаться!
Что на него жаловаться!
И кому на него жаловаться, кому?

Общее собрание ленинградских писателей. Перевыборы правления.

Собрание тянется целый день. Меня хватило часа на четыре, да и то не в зале, а в кулуарах и в буфете. Беседовал со знакомыми. Пил водку. Пил кофе (а мне его пить вредно). Снова беседовал. Снова пил.

Едва дотянул до голосования и тотчас ушел, не дожидаясь объявления его результатов.

В третьем номере «Авроры» опубликовано четыре моих стихотворения. Довольно недурных.

В «Дни поэзии» принято два стихотворения.

Рассказывал о Насте в музыкальном магазине «Рапсодия» на Большой Конюшенной. Было человек пятнадцать случайных посетителей. Было тоскливо и обидно. Но ради Насти я готов на любые унижения.

После подошел какой-то человек и долго говорил мне о том, что тоже увлечен эстрадой начала века, что тоже любит Вяльцеву, но еще больше любит Тамару и, по его мнению, она пела даже лучше. В манере говорить у этого человека ощущалась некая странность – казалось, что он слегка безумен.

«Быть может, я тоже выгляжу полубезумным?» – подумалось мне.

Когда я говорил, что Анастасия Вяльцева – великая русская певица и что среди эстрадных певиц мира сравнима с нею только Эдит Пиаф, голос мой дрожал и прерывался. И, наверное, в эту минуту, слыша меня, на том свете Настя волновалась тоже. И может быть, она даже плакала.

Меня любят безумцы. Они ко мне льнут. Хорошо ли это? Быть может, и хорошо.

Александро-Невская лавра. На кладбище вошел через боковые ворота. Сейчас, когда деревья еще голые, когда всё на виду, запущенность и разоренность его обжигают душу. Однако дорожки подметены, сучья и листва убраны. Со стороны Невы воздвигают высокую кирпичную ограду (наконец-то), и часовня, что напротив главного входа, отреставрирована, и даже крест на ней водружен. Среди памятников мелькнула женская фигура. Исчезла. Снова появилась. Женщина молода, стройна. Кожаный пиджачок. Как у Насти. И даже в лице есть некое сходство. Вот такой, подумал я, была бы Настя, живи она сейчас. А вдруг это и впрямь она?! А вдруг это Настина душа бродит по кладбищу, приняв для удобства современное обличье? И поглядывает она на меня как-то уж очень внимательно, будто мы с нею знакомы!