Неизданная проза Геннадия Алексеева

Стало мне немножко тревожно. Я остановился в нерешительности. Женщина пошла прочь, оглянулась и скрылась за монументами. Подошел к Настиной могиле. Постоял. Попытался представить, как выглядит теперь бедная Настя (а впрочем, какая же она бедная?). Желтый странный скелет, полуприкрытый лохмотьями почти истлевшего платья. Череп с остатками волос, тех самых прекрасных, пушистых волос, которые я каждый день вижу на фотографии… Но почему же это воображаемое торжество смерти не вызывает у меня содрогания? Ни страха, ни отвращения я не чувствую. Мне даже хочется, хочется все это увидеть! Мне даже хочется потрогать ее заплесневелые, серые кости.

Прошелся по кладбищу. Вернулся к часовне. Направился к выходу. Гляжу – на скамеечке сидит та самая женщина. Сидит и смотрит на меня с явным интересом.

Смущенно скользнул взглядом по ее лицу, вытер ладонью пот, проступивший на лбу, поднялся по ступеням, остановился в воротах, не удержался и оглянулся – женщина по-прежнему смотрела на меня. В смятении торопливо зашагал к собору.

В соборе предпасхальная торжественная служба. Много народу. Светло и празднично от электричества, свечей и вечернего солнца, пронизывающего лучами как бы невесомый, парящий над толпою купол.

По традиции поставил Насте рублевую свечку.

Хор пел мощно, громко, с какою-то властною силой. Звуки, резонируя от сводов и столбов, успокаивались, нагнетались, росли и распирали собор изнутри. Стены еще сдерживали этот звуковой напор.

Пение внезапно оборвалось, и возник одинокий голос дьякона – страстный, рыдающий, непереносимый.

Рядом со мною стояла, крестясь, худенькая, интеллигентной внешности седая женщина, вся в черном, с черной маленькой шапочкой на голове. Она держалась строго, но, кажется, была взволнована. Губы ее повторяли шепотом слова молитвы. Два раза она опускалась на колени, но быстро подымалась.

«Вот такою Настя, наверное, была бы в старости, – подумал я, – вот такою сухонькой строгой черной старушкой была бы она в году сорок восьмом или пятидесятом. И тогда восемнадцатилетним я мог бы встретить ее где-нибудь на улице, или в трамвае, или в церкви, если бы я зашел тогда случайно в церковь».

К висящей поблизости иконе богоматери приблизилась горбатая старуха с тряпкой в руке. Она стала тщательно вытирать стекло, видимо, покрытое следами от поцелуев молящихся. Рядом с нею возникла маленькая девочка с большим яблоком. Старуха усердно терла стекло, а девочка глядела на печальный лик Богоматери и с аппетитом уплетала яблоко. Видимо, девочка была старухиной внучкой.

Роман «стоит».

На улице женщина бьет мужчину. Кулаками по лицу. Мужчина большой, высокий, а женщина низкорослая, и ей приходится подпрыгивать, чтобы дотянуться до лица мужчины. Он слабо защищается, заслоняется руками, отворачивается, наконец пускается в бегство! Но женщина настигает его, хватает за хлястик и бьет сзади по затылку. Подойдя поближе, я заметил, что мужчина очень молод, а женщина, напротив, немолода. Видимо, это мать воспитывает непутевого сына на глазах у прохожих.

Тема для размышлений: культура и масса.

Подлинная культура враждебна массе, чужда среднему человеку. Культуру создают и потребляют нетипичные люди. Типичные же культуру в лучшем случае игнорируют (кроткая, неагрессивная масса), в худшем же они стремятся культуру разрушить (агрессивная, озлобленная, нетерпимая масса).

Иной путь борьбы средних с культурой – приспособление ее к средним потребностям, превращение ее в свою противоположность, создание контркультуры, псевдокультуры, массовой культуры.

Бедный Бенедиктов! Безапелляционность Белинского «закрыла» его для России более чем на столетие. А неплохой, между тем, поэт. Немного было таких в прошлом веке.

Гулял по лесу. Нашел маленькую, гниленькую поганку на тоненькой ножке. Долго нюхал ее, наслаждаясь грибным ароматом.

Звоню живой Вяльцевой. Набираю номер и с некоторым страхом говорю в трубку:

– Анастасию Дмитриевну можно к телефону?

Слышится теплый грудной голос.

– Алло! Здравствуйте! Как же, помню!

(И голос-то похож! То есть думается мне, что похож, наверное, похож! Не может быть, чтобы не был похож!)

На кладбищенской дорожке (Смоленское) седой тучный человек в майке и в спортивных брюках с большим усердием выполняет физические упражнения – наклоняется, приседает, вскидывает ноги, машет руками, вертит головой. Неминуемость смерти, столь красноречиво подтверждаемая стоящими поблизости надгробиями, совершенно не смущает престарелого физкультурника. Он храбро игнорирует смерть.

На кладбище то и дело попадаются могилы Алексеевых. Сколько их уже было, моих однофамильцев.

Всюду грязь. Чистоты хочется.

Провинциальность мышления. Культурная ограниченность. Духовная недоразвитость. Физиологический консерватизм. Варварский конформизм…

Мне ли со всем этим сражаться?

Живу оцепенело. Будто под взглядом гипнотизера.