Неизданная проза Геннадия Алексеева

Муравьи решили использовать протоптанную людьми дорожку. И вот они идут по ней густо-густо и очень торопливо. И люди тоже идут по ней, правда, не так густо и не так торопливо. Идут и давят муравьев в огромном количестве – не замечают, что это муравьиная тропа. А муравьи тоже не замечают людей, что их давят. А может быть, и замечают, только им на это начхать Они знают, что их великое множество, что их не передавишь.

В лесу есть поляна. Вокруг стеной стоят деревья – ели, сосны, березы, рябины. А на поляне солнечно. А на поляне трава по пояс, полевые цветы, кузнечики, бабочки, стрекозы, пчелы. И запах от цветов и травы одуряющий. И уже много лет я хожу на эту поляну, а она совсем не меняется и не зарастает почему-то кустами и деревьями.

Наверное, это оттого, что я ее люблю.

Иду по своей поляне, и бабочка-капустница все летит впереди меня, все порхает предо мною весело. То повыше подымается, то опускается к самым цветам. И будто бы ведет меня куда-то, будто зовет за собой.

Полностью закончен конец романа, его хвост. Он оказался довольно длинным. А голова уже давно готова. Осталось написать тело. Оно будет объемистым и вместит в себя добрую половину всего текста.

Издательство «Советский писатель» заключило со мной договор на третью книгу стихов.

Вышел 7-й номер «Невы». В нем 4 мои стиха. Из них два посвящены Насте. Кажется, это первые стихи о Вяльцевой за последние 66 лет.

В зимние каникулы 1952 года с компанией своих однокурсников я отдыхал в Сиверской. Мы жили в доме отдыха, катались на лыжах, дурачились и веселились. Мне было 19.

С тех пор в Сиверской я не бывал. Запомнилась извилистая, покрытая льдом и снегом речка, высокие, крутые берега, обрывы и темный еловый лес над обрывами. Было красиво. Это запомнилось.

И вот я снова в Сиверской. Жаркий августовский день. Из электрички вместе со мною выходит много народу, все с сумками, кошелками, пакетами – видно, что дачники. Привокзальный «Торговый центр» – около десятка жалких стеклянно-пластмассовых кривеньких павильончиков, все они, как один, голубого цвета. Кафе «Турист», кафе «Дубок», кафе «Ветерок», буфет «Встреча», «Пивзал». Двери зала открыты настежь. Поперек дверей веревка. На ней бумажка – «Пива нет». Где-то за вокзалом время от времени возникает страшный грохот, от которого закладывает уши. Видимо, там аэродром. Иду дальше! Среди кустов акации небольшая площадь. На ней стандартный бетонный монумент погибшим героям. За монументом дорожка устремляется вниз, деревья расступаются, и я останавливаюсь, ошеломленный. Предо мною высокая, малиново-красная стена, изрытая небольшими пещерами. Наверху – черные ямы. Внизу – тихая, таинственная, темная вода со светло-зелеными листьями кувшинок. От елей на воду падают фиолетово-синие тени.

Оредеж извилист, прозрачен и скор. Тысячелетиями он трудился, выкапывая себе достойное ложе. И вот он несется теперь в глубоком каньоне среди крутых, красивейших берегов, местами обнаженных, красных, местами заросших высоким, по-шишкински величественным богатырским лесом.

Долго иду вдоль речки. То у самого берега, то чуть подальше. Пожираю глазами отменнейшие, вкуснейшие, эффектнейшие пейзажи. Но аппетит все не проходит. Тихие, глубокие места сменяются быстрыми каменистыми перекатами. Солнечные брызги сверкают в речных струях. На песчаных прибрежных отмелях гуляют кулики и трясогузки. «Господи! – думаю я. – Красотища-то какая! Еще один земной рай! Не хуже Крыма!»

Мигель Делибес. «Святые безгрешные». То ли проза, то ли стихи. Поэтическая проза, прозаическая поэзия. Красиво. И драматично. Попросту хорошо. Близкий мне путь.

С А. Д. Вяльцевой на могиле А. Д. Вяльцевой. Положили у замурованного входа цветы.

– После войны еще были в окнах витражи, – говорит А. Д., – и дверь была, красивая, бронзовая. Потом витражи выломали, дверь вырвали, мраморный столик, что был внутри, разбили, икону, что была снаружи, украли…

Написано 200 страниц романа.

Опять Комарово. Первый раз живу в Доме творчества летом.

Тихое солнечное утро на взморье. Камни. На каждом камне – чайка. Рыбаки вытаскивают из лодки скудный улов. Гряда грозовых облаков у горизонта. Шелест ленивых, маленьких волн.

Репинские Пенаты. Деревянный павильончик на краю парка. В павильончике выставляют фотографии. На фотографиях старенький, совсем дряхлый Репин. Рядом с ним то Горький, то Стасов, то Леонид Андреев, то Чуковский, то снова Горький, то все они вместе. На открытках Куоккала тех, репинских времен, Келломяки тех времен, Терийоки тех времен. Самые роскошные виллы, кажется, были в Келломяках – в моем Комарове. Многие сгорели. Но кое-что осталось. На открытках какие-то совсем незнакомые пейзажи, улицы, деревянные церкви. Ни одна не уцелела.

Читаю фрагменты романа поэтессе Г. Ей нравится.

Читаю фрагменты романа другой поэтессе Г. Она в восторге.

Все хвалят мой роман. А я все поглядываю на него с опаской, что-то не то, думаю я, как-нибудь по-другому, по-другому бы написать!

И медленно пишется. За десять дней написано всего лишь сорок страниц.