Неизданная проза Геннадия Алексеева

По расчетам демографов к началу XXI столетия на Земле будут проживать 6 миллиардов человек. Сейчас ежегодный прирост населения на Земном шаре составляет 77 миллионов.

Что же будет с несчастным человечеством?

Почему женщины, даже малознакомые, так любят со мною откровенничать и с таким удовольствием рассказывают мне о своих душевных терзаниях? Неужели я так располагаю к доверию? Неужели я выгляжу таким добрым и всепонимающим?

Почему же тогда большинство мужчин считает меня надменным, холодным, высокомерным?

С детства, с раннего детства, помнится, тянуло меня в какую-то даль. С детства волновало меня все величественное и беспредельное.

Иногда, когда мне совсем некуда торопиться, на меня находит какой-то зуд торопливости. Я весь напряжен, делаю резкие, неровные движения, хожу быстро, почти бегу. И как-то мне тревожно, и будто жду чего-то, и будто вот-вот что-то случится.

Но ничего не случается, и я успокаиваюсь.

Будущее капризно, будущее коварно, будущее опасно. Приходится жить под страхом неведомого будущего. Что случится завтра, сегодня вечером, через час, через минуту, в следующую после этой секунду? Будущее, как дамоклов меч, все висит и висит над нами.

Роман мой не фантастичен, не поэтичен. Все происходящее в нем происходит в воображении героя. Сила этого воображения столь велика, что захватывает и покоряет всех окружающих – все становятся визионерами и немного сумасшедшими. Это роман о могуществе искусства, творящего свою действительность по своей прихоти и по своим законам.

Амброз Бирс (почему я его вспомнил?) тоже был визионером. Он любил попугать читателя, и это у него получалось. Я не пугаю читателя, но мне бы хотелось, чтобы он удивился.

Будущее своенравно, как красивая, знающая себе цену, избалованная любовница.

В живописи реализм исчерпал себя к концу XVII века, а в литературе – к концу XIX.

Не люблю я бойких, шустрых, ловких людей! От них много беспорядка в умах, в делах и среди вещей. Все они – бесстыдные мистификаторы.

Но быть может, я думаю так оттого, что сам небойкий.

1984

Купил новую пишущую машинку. Она маленькая, плоская, изящная, легкая, женственная (изготовлена в Югославии по лицензии дореволюционной фирмы «Олимпия»). Она такая красивая, что на ней даже как-то неловко печатать. Но печатаю. Тороплюсь. Часами сижу не разгибаясь. Не терпится поскорее перепечатать и вчерне закончить роман. «Печатайте меньше, – говорит мне врач. – Вы переутомляетесь и у вас подскакивает давление».

Пришли гости – Лена Ш. и Наташа Г. Читаю им новые страницы. «Ты здорово расписался!» – говорит Наташа. «Прекрасный получается роман, – говорит Лена, – только очень жалко, что главный герой погибает! Может быть, его можно все-таки оставить в живых?»

Пришел еще один гость – Юра Л. Послушал и сказал, что ничего не понял, что такая литература до него не доходит, что до такой литературы он, наверное, не дорос, что простым смертным такая литература не доступна.

Получил письмо от неизвестного мне человека из Волгограда. Человек, хотя и мужчина, по-женски восторжен. Пишет так:

«Шесть лет не видел Вашу первую книжечку! Пошел, попросил.

Дали на полчаса! Невозможное наслаждение!

Великолепная самобранка! Удивительная и предельно, то есть – беспредельно прелестная индивидуальность.

Всего не рассказать. Чудо совершенства.

И техники, и развития темы».

Человек этот склонен к аффектации чувств. Однако письмо его – приятный новогодний подарок. Расчувствовался. Написал ему ответ и послал несколько неопубликованных стихотворений.

Меня вроде бы лечат, но я, кажется, не вылечиваюсь. Грудная жаба по-прежнему мучает. Трудно ходить по улице даже нормальным, неспешным шагом. Трудно подниматься по лестницам. Если несу что-то, даже и не тяжелое вовсе – тут же начинает давить грудь. Приходится останавливаться, отдыхать, глотать таблетки нитроглицерина. Моя новая машинка весит всего лишь 6 килограммов, но я еле дотащил ее от магазина до автобусной остановки на Невском и от автобусной остановки на Наличной до своей квартиры. Таблеток было съедено штук десять. Вероятно, остаток жизни мне придется прожить инвалидом. Хожу по аптекам, запасаюсь дефицитными лекарствами. Теперь мои сутки четко делятся на равные четыре части, по времени приема лекарств, стараюсь не забывать, что когда глотать, стараюсь быть дисциплинированным больным.

Рукописные страницы наконец-то отпечатаны. Черновик романа готов. Я написал его, как и намеревался, за год. Могу сказать себе – молодец! Правда, мне удалось совершить сей подвиг лишь угодив в больницу, но дело, однако, сделано. Судьбе угодно было, чтобы я выполнял данные себе обещания, и она, прибегнув к крайним мерам, предоставила мне время, которого не хватало.