Неизданная проза Геннадия Алексеева

Анненский умен, талантлив, благороден. Но он не из породы творцов, а из породы интерпретаторов.

Как старательно писал он свои письма. Верил, знал, догадывался, что их опубликуют.

Анненского, как и многих с ним и вокруг него в тогдашней России, природа обделила чувством времени (не в пример французам). Повальное александрийство в начале века (в поэзии и архитектуре особенно) на фоне уже давно существовавшего мощного, жизнеспособного нового искусства выглядит печальным курьезом. Страх перед таинственным двадцатым столетием заставлял робких прятаться среди античных руин.

Но поразительно все же, каким образом в ту пору, когда лучшие стихи Пушкина были уже написаны и опубликованы, первая книжка Бенедиктова могла иметь столь подлинный успех?

Вкусы русского читателя отставали от русской литературы лет на 30. Пушкина, вне всякого сомнения, мало кто понимал.

Новые сведения о Марии Картавцовой.

У матушки моей есть подружка, некая Мария Сергеевна. Муж Марии Сергеевны, выйдя на пенсию, устроился сторожем в санаторий на Черной речке. Ему дали комнату при санатории. В этой комнате Мария Сергеевна с мужем жила несколько лет, пока муж не помер. Как выяснилось, ее тоже не оставили равнодушной руины кладбища и загадочная судьба Картавцовой. Она сообщила матушке, что Картавцова не была самоубийцей, что в могилу ее свела какая-то болезнь. Еще она сказала, что не так давно, года 3 тому назад, санаторий и остатки кладбища посетил некий приехавший из Финляндии пожилой господин, что потом он отправился в райисполком и предложил все восстановить – и памятник, и церковь, и ограду кладбища. В райисполкоме его поблагодарили и сказали – сами восстановим.

Выяснилось также, что у Марии Сергеевны имеется какая-то книга, в которой есть фотография столь заинтересовавшей меня особы. Это известие меня взволновало.

Передо мною довольно толстая и довольно потрепанная книга. На обложке, выполненной в стиле начала века, написано:

Сборник

на помощь

учащимся женщинам

Из предисловия явствует, что сборник составлен из произведений русских писательниц, что издан он с благотворительной целью – собрать средства для бедных барышень, обучающихся в различных учебных заведениях Москвы, что произведения писательниц сопровождаются их фотографиями и краткими биографическими данными.

Листаю книгу.

Марко Вовчок, Мария Лохвицкая, Элиза Ожешко, Анастасия Вербицкая, Ольга Чюмина, Татьяна Щепкина-Куперник, Зинаида Гиппиус, Мария… Крестовская, по мужу Картавцова!

Милое, но довольно простое, неяркое лицо, широкие скулы, круглые глаза, тонкие губы, крупный нос, завитые локоны на лбу.

Краткая биография.

«Родилась в 1862 году. Сначала готовилась к сцене и играла в частных театрах. На литературное поприще вступила в 1885 году, поместив в „Русском вестнике“ „Уголки театрального мира“ и „Ранние грезы“. С 1891 года помещает свои произведения в „Вестнике Европы“, где были напечатаны „Артистка“ и „Сын“, „Северном вестнике“ – „Женская жизнь“ и „Русской мысли“ „Вопль“ в прошлом году и в нынешнем „Исповедь Мытищева“».

Далее идет рассказ под названием «Сон в летнюю ночь». Читаю его со вниманием. Написано грамотно, старательно, но скучно. Припоминаю, что где-то попадалась мне эта фамилия – Крестовская. В чьих-то воспоминаниях вроде бы. И перед фамилией были какие-то лестные, хвалебные слова: то ли «известная писательница», то ли «даровитая беллетристка», то ли еще что-то в таком же духе.

Пришли два фотографа. Сначала разглядывали мои картины. Потом вытащили из портфелей свою аппаратуру, усадили меня на тахту, велели сложить на груди руки и стали фотографировать. Делали они это не торопясь, степенно и очень тщательно. Отщелкали дюжину кадров, но фотография требуется одна-единственная. В Доме писателя будет юбилейная выставка (50 лет Союза), и всех писателей для этой выставки фотографируют.

Бенедиктов писал много и длинно. Утомительно читать Бенедиктова.

У Бенедиктова была внешность Чичикова, и стихи он писал как Манилов (последний всенепременно грешил стишками).

Иногда начинает казаться, что все вокруг ненастоящее – сплошь бутафория и декорации. И людей нет – одни манекены. Постоишь, поглядишь, почешешь в затылке. «Как же так?» – подумаешь. И сам себе ответишь: «А вот так!»

Служба тяготит. Однако без службы, как я заметил, время движется чуть ли не в два раза быстрее. Служебные заботы и неприятности создают трение для потока дней.

Живопись не кормила Вермеера. Приходилось торговать картинами.