Неизданная проза Геннадия Алексеева

1945 год. Тоже весна. Ашхабад. Мы живем рядом с городским парком. В парке бассейн с золотыми, а точнее, розовыми и довольно толстыми рыбками. Мальчишка из моей компании занимается рыбной ловлей. Нагибается над бассейном, будто разглядывая рыбок, и тихонько спускает в воду нитку с крючком и насадкой. Пойманных рыбешек сует за пазуху. Зачем он их ловил? Чтобы есть?

Все течет, тает, журчит, брызжется, хлюпает под ногами! Пожалуй, еще никогда не представлялась мне такая возможность следить за успехами наступающей и уверенной в своей победе весны!

Старый (теперь уже старый) фильм «Анна Каренина». Самойлова играет тускло. Это не сцена. Не хватает значительности, сложности и даже попросту женского обаяния. Но Каренин хорош. Гриценко явно переигрывает Самойлову. Трагедия Анны заслоняется трагедией Каренина. Этот человек сух, нуден, машиноподобен внешне. Но он благороден, мягкосердечен, великодушен и, без сомнения, любит Анну. Его страдания искренни. И он вызывает сочувствие. Толстовский роман получил новый пересказ. Образовался как бы другой его вариант.

Самойлова оказалась актрисой одной роли. Она хороша только в фильме «Летят журавли». Жалко. Но и одна такая роль кое-чего стоит.

Весна совсем осмелела. Снега становится все меньше, воды – все больше. На проталинах уже зеленеет трава. Только что по моему столу пробежал муравей. Высоко он однако забрался – 3-й этаж! Днем по комнате летала муха.

Однозначность пожирает искусство. Она превращает картину, поэму, роман, кинофильм в иллюстрацию, в упаковку для идеи, в конверт для любовного письма. Бессмертие творения в его многозначности.

Весенний ручей журчит среди еще нерастаявшего снега. В нем уже колышутся зеленые водоросли.

Ловкость. Ловким быть как-то неловко, как-то унизительно. Это, стало быть, уподобляться обезьяне.

Под горою окурков лежала статуя Аполлона. Между прочим, в отличной сохранности. (Стихотворение)

Человек с длинным носом, с длинным подбородком и длинными ушами. Волосы у него тоже длинные. Но роста он невысокого.

Читаю Брэдбери (новый сборник рассказов).

Для фантастики главное – качество выдумки. Его не следует заменять качеством стиля. Выдумка (фантастическая фабула) не должна быть ничем затемнена, она должна восприниматься наилучшим образом, она должна сверкать и ослеплять. Словесные узоры ей только мешают.

Почему я так люблю прибрежное шоссе? Даже сейчас, когда на нем лужи и проносящиеся машины норовят окатить меня грязной водой, я иду по его обочине с удовольствием. За деревьями белеет море, еще покрытое льдом и снегом. Сорока, отчаянно треща, прыгает с дерева на дерево.

Проза – это как хлеб и булка. А стихи – это изыск, это настоящие творения кондитерского искусства. Это десерт. Развитие литературы началось, как ни странно, с десерта.

И все-таки временами, вспоминая о близости конца, я захлебываюсь тоской.

Она была нежна и немного загадочна. Я любил ее поэтически, но однажды я заметил у нее трещину на пятке, аккуратно намазанную зеленкой. И стало мне смешно. Я продолжал любить ее, но уже прозаически.

– У меня гуманизм советского типа! – сказал Стэнли Крамер (интервью передавали по телевидению).

– Ваш здравый смысл явно мешает вам жить! – сказал кто-то кому-то.

– Так лишите же меня его! – попросил тот, кому это было сказано.

Выпив маленькую, мой отец стал колоть дрова, но не расколол их, потому что умер. Ему было 56 лет. Доживу ли я до этого возраста?

Горбовский вспоминает о своих встречах с Ахматовой. «Некрасивая она была, горбоносая. Только в старости похорошела, появилось в ней величие. Сказала мне: „Какие же мы поэты? Поэтом был Гомер“».

И еще мой роман получился похож на мою же «Жар-птицу».

Интересно, как животные относятся к технике. Воспринимают ли собаки и кошки автомобиль как живое существо, или они чувствуют, что он неживой? Почему собаки лают на машины и мотоциклы?

Сорока прыгает по веткам сосны и клювом обламывает сухие сучочки. Один отломила, другой, третий. Зачем? Для гнезда? Но отчего она их не уносит, а бросает на землю?

Вторая книга Олега Базунова. Неподвижная проза. Поток наблюдений без начала и конца. Талантлив, конечно, Базунов. Он старше меня лет на пять.

По странице моей записной книжки ползает крошечная коричневая букашка. Она так мала, что я не вижу ее усиков и ножек, хотя они, конечно, должны быть. Я подношу к букашке кончик пера, и она – надо же какая хитрая! – тут же падает на бок, притворяясь мертвой. Я осторожно шевелю ее. Она оживает, и на спине у нее появляются маленькие крылышки – кажется, она намерена спастись бегством. Я оставляю ее в покое. Спрятав крылышки, она продолжает спокойно ползать по странице. Какой диапазон, однако, – от кита до этого еле видимого жучка!

Иногда встречаю на нашей улице идиота. Он идет, размахивая руками, и что-то говорит быстро-быстро самому себе. Молод. Тщедушен. Росту невысокого. Вызывает жалость и отвращение.