Неизданная проза Геннадия Алексеева

Простые люди не только любят алкогольное опьянение, они любят также его демонстрировать всем окружающим. В такие минуты хорошие, в общем-то, простые люди вызывают легкое отвращение и кажутся плохими. Поскольку простые люди весьма часто употребляют алкоголь, они редко выглядят хорошими.

Подлинное бытие – это не только ощущение беспредельной красоты, беспредельной сложности и беспредельного величия мира и жизни, но и создание чего-то такого, в чем означенное ощущение надолго запечатлевается и благодаря чему оно становится доступным другим.

Выхожу из автобуса у Черной речки. Стою на мосту, смотрю на бурлящую под мостом воду и на рыболовов с удочками, которые что-то ловят в этой коричневой, стремительно несущейся к заливу воде. Поднимаюсь в гору, иду по полю и вскоре сворачиваю налево. В лесу еще довольно много снега, и время от времени мои ботинки в него проваливаются. Подхожу к кладбищу. На нем тоже еще лежит снег. Но на холмике с остатками надгробия Марии Картавцовой снега уже нет. Отламываю от ближайшей елки несколько веток и кладу их у камня с надписью. Внимательно разглядываю развороченные каменные глыбы. Замечаю еще одну надпись:

ЕВГЕНИЙ

АФРОДИТОВИЧ

КАРТАВЦОВ

родился 30 октября 1850 года

умер … 19… года

Стало быть, Картавцов подготовил для себя место рядом с супругой. Стало быть также, на этом месте он не устроился. Стало быть также и то, что он умер после 1917-го, намного пережив свою супругу.

Долго бродил вокруг кладбища, сфотографировал руины. Нарисовал приблизительный план мемориала. Когда стоял у могилы Марии, подошел какой-то человек, почему-то поздоровался со мной и тоже стал разглядывать камни. Через несколько минут он ушел, а я все стоял, глядел на бетонную яму вскрытого склепа, на обломки оградки, на взорванную церковь и пытался представить, как все это выглядело когда-то. Да, несомненно, это было самое красивое и самое романтическое кладбище из всех, которые я знаю.

Примечательно, однако, что камни над прахом Картавцовой-Крестовской совсем не зарастают ни травою, ни мхом, ни молодыми деревьями. Умытые снегом и дождями, чистые, светлые, видны они издалека на столь же чистом рыжеватом пригорке. Сосны стоят чуть поодаль.

В искусстве Востока (Индия, Китай, Япония) человек растворен в природе, ей подчинен. В искусстве Европы человек противостоит природе и возвышается над нею. В восточной культуре нет места гуманизму. Здесь ощущение мира осталось на уровне доисторическом.

Контраст между утонченной духовностью буддизма и полной бездуховностью буддийского искусства для меня непостижим. Поскольку в искусстве мироощущение выражается глубже, чем в любой религии и философии, аскеза Будды кажется мне притворством. Будда призывает отвернуться от плоти, а статуи буддийских храмов и сами формы этих храмов зовут к животному сладострастию.

Разложим музыкантов по полочкам, рассуем их по ящичкам, расставим их по углам.

Бах – космичен. Моцарт – гедонистичен. Бетховен – героичен. Вагнер – эпичен. Шопен – элегичен. Скрябин – экстатичен. Стравинский – экспрессионистичен. Чайковский – меланхоличен. Шуберт – эксцентричен.

У каждого из них свои эпигоны. И они тоже космичны, гедонистичны, героичны и так далее.

Снимем музыкантов с полочек, извлечем их из ящичков, вытащим их из углов – пусть все они будут в куче. Будем слушать божественную какофонию всех веков сразу.

Дни мои делятся на три типа: дни отчаяния, дни надежды и дни прозябания.

Дни отчаяния и надежды – творческие дни, дни прозябания – пустые.

Работая над романом, все время чувствовал, что кто-то придерживает мою руку. Кто это был? Уж не сама ли Анастасия Дмитриевна? Ей хотелось, чтобы роман был немножко старомоден, немножко в ее вкусе. Таким он и получился. Теперь я могу переписать его заново, уже в своем вкусе.

Да, роман мой – еще не роман, а всего лишь набросок к роману, первая проба, первый подступ к роману. Настоящая работа еще впереди. Но стоит ли за нее браться, стоит ли она свеч?

Покидаю благодатное Комарово. Весна в разгаре, птицы поют, природа ликует. Я же вынужден вернуться в каменные стены, к асфальтовым рекам.

В моей комнате остается весенний букет – ветка тополя с распустившимися листьями.

Шуваловское кладбище на горе – издалека его видно, издалека видны его кресты и железные ограды. Там, на горе, жилище мертвецов. А внизу, вокруг горы, ютятся живые. Постепенно, один за другим, они становятся мертвецами и переселяются на гору. И ежедневно, ежечасно гора напоминает еще живым об их участи.

О, как быстро стареют и дурнеют женщины, которыми я когда-то восхищался.

Рядом со мною сидит человек с голой, бритой головой. На затылке человека большой страшный шрам – глубокая вмятина, затянутая тонкой розовой кожей. Смотрю на этот шрам и содрогаюсь. Повезло человеку, он чудом остался в живых.