Неизданная проза Геннадия Алексеева

Мои коллеги разговаривают о чем угодно, только не о литературе. С литературой они уже давно разобрались. Тут для них все ясно. И разногласий по этому вопросу среди них нет. Скромная мудрость моих коллег меня покоряет.

Через 20 лет люди полетят на Марс. Но эти 20 лет мне не прожить ни за что на свете.

М. А. подарил мне заграничную авторучку с электронными часами. Приятная игрушка. Верчу ее в руках и, глядя, как в маленьком окошечке прыгают цифры, слежу, как беззвучно и таинственно движется время.

Приехала Гретхен.

«Я к тебе ненадолго, – сказала, – у меня плохое настроение и плохая прическа. Мне не следовало, конечно, ехать с таким ужасным настроением и такой отвратительной прической, но я обещала приехать и поэтому все-таки приехала».

Я обнял ее.

«Нет, нет! – сказала. – Тебе нельзя! Ты еще нездоров! Твое состояние может ухудшиться!»

Уехала через четыре часа.

«Так мы и не погуляли!» – сказала, когда я провожал ее на станцию. Вошла в вагон, встала у окна и улыбалась мне, пока электричка не тронулась.

Вернувшись к себе, я сел в кресло и долго нюхал свои ладони – они пахли ее телом.

Сегодня ветрено. Форточка открыта настежь, и я слушаю, как шумят сосны. И чудится мне, что это шум прибоя, и я вспоминаю Крым.

Еще мои коллеги очень любят футбол и хоккей. Они настоящие, стопроцентные болельщики! И когда они с увлечением обсуждают состоявшиеся матчи, я делаю заинтересованный вид и вставляю свои дилетантские замечания – мне не хочется и здесь выглядеть белой вороной.

Академизм нивелирует таланты и истребляет индивидуальности во имя великолепного нерушимого эстетического стандарта.

Проснулся среди ночи и увидел на полу широкую светлую полосу. Потом сообразил – это лунный свет. Встал с постели, подошел к окну и долго смотрел на круглую луну, в полном одиночестве висевшую над деревьями.

И опять этот идиот.

Остановился, чтобы получше расслышать его бормотанье: «…путном… тилям… дудите… таата… пакококо… мадапуну… топака… каляпака… додокуна… туту… бубу…»

Какой-то птичий язык. Стало немного жутковато.

Снег тает стремительно. Пляж уже обнажился. Бесчисленные ручьи текут вниз, к морю. Там, где снег еще плотен и крепок, они прорывают в нем туннели. На подсохших пригорках уже красуются листочки каких-то лесных растений. У самого шоссе – муравейник. Он огорожен жердочками. Вершина муравейника совсем черная. «Какое скотство! – подумал. – Сунули, небось, сигарету, и муравейник стал тлеть!» Подошел поближе и поразился – вершина муравейника была покрыта муравьями. Они сидели сплошной массой друг на друге и почти не двигались.

После полуночи долго работал – спать не хотелось. И вдруг услышал пенье петуха. Поглядел на часы – 2 часа ночи. Петух кукарекнул раза три и умолк. Наверное, он живет на соседней даче. И сразу меня начало клонить ко сну. Стало быть, я проработал до первых петухов.

В маленьком ручейке тоненький, лежащий на поверхности воды прутик сдерживает грязноватую пену. Пена скапливается, вздувается, морщинится, подрагивает. Она напоминает кожу слона, бегемота или какой-то допотопной твари.

Увидел ее издалека – высокая, изящная, в красивом модном пальто с элегантной сумочкой на тонком длинном ремешке, перекинутом через плечо. И все глядел почему-то на сумочку, пока она, идя мне навстречу по Гаванской, приближалась. И все любовался сумочкой, а на лицо и не взглянул ни разу. Но вот она приблизилась, замедлила шаг, и я поглядел ей в лицо. И почему-то что-то вспыхнуло во мне и некая теплая волна меня накрыла.

А ведь стал уже забывать о ней! Как же так? Как я посмел! Как я мог!

Она стоит передо мной и улыбается – чуточку постаревшая, совсем крошечку постаревшая, но нисколько не подурневшая.

– Я теперь здесь живу, рядом с вами. Мы соседи теперь, – говорит она.

– Для чего же переехали – замуж вышли?

– Нет, не вышла. Просто поменяла комнату.

– Ну расскажите, расскажите, как живете!

– Да так и живу, как жила. Собираюсь в аспирантуру – английский учу. Я звонила вам в конце прошлого года и в начале этого тоже. Раза три звонила. Мне всё отвечали, что вас нет. Я знаю, что вы болели. А как сейчас? Уже выздоровели?

– Да, почти здоров. Живу в Комарове. Пишу. Но как-то глупо все получается. Вы мне, оказывается, звонили, а я и не знал об этом. И сам вам не звонил…

– Да вы меня совсем позабыли. А я хотела вас в гости пригласить.

– Неужто? Это для меня большая честь!

Договорились, что я позвоню ей, вернувшись из Комарова. И вдруг безумно захотелось мне жить! Захотелось быть молодым и здоровым! Захотелось быть счастливчиком и удачником! Захотелось быть знаменитым и даже богатым! И подумалось, что вот если бы случилось чудо и эта женщина, этот ангел с сумочкой и с глазами русалки, вдруг поселилась рядом со мной, совсем, совсем рядом со мною… И вздрогнул я, пронзенный этой мыслью.

А утром проснулся и вспомнил, что я агнец, обреченный на заклание.