Неизданная проза Геннадия Алексеева

Позвонил М. А. Сказал, что все в порядке: в издательстве «Современник» мою книгу непременно издадут, и даже довольно скоро – в 1988 году. Спасибо, гигантское спасибо издательству «Современник»! Оно дарит мне четыре года жизни! Или, по крайней мере, на посмертный триумф.

…

Более всех загадок на свете меня донимала загадка времени. Пытаясь приблизиться к ее отгадке, я полжизни своей прожил в отдаленностях истории: в Древнем Египте, в Античности, Древней Руси, России начала нынешнего столетия. К отгадке я не приблизился, но величие и безнадежность времени я осознал.

Переплел третий том собрания своих стихотворений. В него вошло все написанное в 1978–1982 годах. Книгу назвал «Вариации».

Была на удивление теплая, краткая зима. И вот весна. Она оказалась на редкость аккуратной – началась точнехонько 1 марта. Сразу потеплело. Всюду лужи. С крыш каплет. Слякотно, но весело.

Моя жаба по несколько раз на день напоминает о себе. Легче мне не становится. Но все равно весело. Весна.

Приступ внезапного беспричинного страха. Впрочем, причина, конечно, имеется.

Тридцать лет я непрерывно сочинял стихи. И вот уже более года я не сочиняю. Оказывается, я могу преспокойненько жить, не сочиняя стихов!

Когда-то (о, чего только не было когда-то!) обожал я Брюсова (потрясен был, его в литературе русской обнаружив). В моих руках его пухлый том. Листаю – похоже на Бенедиктова! Ей-богу похоже!

Шкловский очень стар, удивительно стар, редкостно стар. Но разум этого дряхлого старца не меркнет. Он размышляет, и мысли его интересны. И стиль того, что он пишет, все тот же – стиль его прозы. 20-х годов. И этот стиль мне по-прежнему нравится.

Исповедальность моего романа смущает меня. Уже хочется переписать его заново. Он должен быть сдержаннее, строже.

Латур – величайший живописец XVII столетия. Рембрандт и Веласкес рядом с ним выглядят чрезмерно прозаичными, Рубенс – чрезмерно игривым, Пуссен – чрезмерно рассудочным, Хальс – чрезмерно бесшабашным, Караваджо – чрезмерно театральным. Ближе всех к Латуру Вермеер. Но ему не хватает трагичности. В его полотнах чистая, безмятежная красота.

Латур не просто восхищает. Он озадачивает, пугает и возвышает. Он бесконечен.

Моя дочь неглупа и, кажется, небесталанна. Лицом и характером она похожа на меня. Лет через пять, а то и раньше, она будет способна воспринимать поэзию и прочтет мои стихи. Протяну я еще пять лет?

По ночам, часов до трех, читаю или пишу. Сплю часов до 10 или 11. Просыпаюсь медленно, сладко. Проснувшись, долго еще нежусь в постели.

Пожалуй, никогда со времен раннего полузабытого детства не жил я так неспешно и беззаботно.

…

Написал 5 страниц о ночном дежурстве – маленький, но, как мне кажется, не лишний довесок к роману.

Чувство безысходности имеет тонкую мягкую подкладку – не надо принимать никаких решений, они бесполезны.

После долгого-долгого перерыва (более года) написал пару стихов. Стихи недурны, но манера письма та же, новая не появляется. Роман не помог мне обрести чужую хватку.

Лена Ш. пришла ко мне с букетом незнакомых мне цветов. Поставил их в воду. Они пахнут сильно, пряно, необычно. Наверное, так пахнут духи Ксении в моем романе.

Красивый солнечный весенний день. Красивый, уже почти восстановленный петергофский собор. Красивая, непростительно красивая Гретхен. Много красоты сразу. Блаженствую. Вороны возятся на снегу, ссорятся, каркают, наскакивают друг на друга. Вороны ведут себя некрасиво.

Второй весь роман полностью (по-прежнему в черновике) прочитала Н. Он ей не понравился. Сказала, что главный герой очень неприятный тип, что он зол и себялюбив, что он бабник и вообще слишком падок на земные соблазны, что героиню он, конечно, ничуть не любит, что конец романа (гибель героя) неубедительна.

Пожалуй, Н. права – гибель героя не убеждает.

Написал вариант окончания, оставив героя в живых.

Еще раз перечитал весь текст. Исправлений уже почти не было.

Моя дочь умнеет не по дням, а по часам.

– Тебе не страшно, папочка? – говорит она мне. – Ведь твои картины после твоей смерти могут погибнуть – мало ли что может с ними случиться! Так никто их не увидит никогда. Тебе не страшно?

– Страшно, – отвечаю я, – очень даже страшно.

Написал новую картину, которая называется «Ожидание». Кажется, она недурна.

Написал еще одну картину под названием «Белый шар». Она вроде бы тоже получилась.

Пришла Наташа Г. Увидела «Ожидание», всплеснула руками и сказала: «Ой, как мне нравится!»