Неизданная проза Геннадия Алексеева

То и дело оглядываясь, иду по набережной, дохожу до Фонарного, перехожу по мостику на другой берег Мойки. Последний раз оглядываюсь. Издалека дом выглядит свеженьким, почти новеньким.

Просмотрел записи к роману, сделанные в 82-м году. Целый год я размышлял о романе, но боялся за него взяться. Боялся и попросту не знал толком, что писать и с чего начать. Но в январе 83-го все вдруг прояснилось, улеглось, утряслось, и я бросился в роман, как в глубокую реку с высокого обрыва.

Большая часть текста вначале была написана от руки и после перепечатана.

Заботы о романе и творческие терзания с ним целый год отвлекали меня от моей постылой мировой тоски, а заодно и от стихов.

Теперь, когда мой труд завершен, я с опаской ощущаю, что тоска обо мне не забыла – от нее веет холодом. Вероятно, скоро тоска вернется, а с нею и стихи опять ко мне явятся.

Мой бунт против русской поэзии не получился, Его просто не заметили. Храбрости не хватило вам, сударь, храбрости, решительности и наглости. А может быть, и таланта. Словом, не приспособлены вы оказались, сударь, для совершения великих деяний.

Вот и сидите вы по-прежнему на кухне над жалкой своей писаниной, тешась мыслью о посмертном признании.

Зрелище постыдное и отвратительное. Полюбуйтесь собой, полюбуйтесь!

Гулял по Смоленскому кладбищу. Часовня Ксении Блаженной обнесена плотным деревянным забором. На нем написано:

Часовня в аварийном состоянии. Подходить запрещено.

У забора на ящике некоторое подобие стеклянного фонаря, украшенное бумажными цветами. В фонаре горят свечи. На другом ящике, прикрытом чистой белой тряпицей, лежат два яблока, кусок ватрушки, несколько печеньиц. Все доски забора испещрены надписями, сделанными авторучкой и карандашом.

Ксения Блаженная
помоги мне твоей
Марии. Сделай так
Чтобы Чириков Витя
признался мне в любви.

Преподобная Ксения

Блаженная, огради
нашего сына от
пьянства и от всех
порочных дел, не дай
ему погибнуть.

Творчество – это не изготовление отдельных более или менее законченных произведений. Творчество – это создание жизнеспособной, убедительной и доселе еще не существовавшей художественной системы, изобретение небывалого способа образного мышления, конструирование новой вселенной.

А кто это, кто это заглядывает в дверь? Кто это так весело постукивает желтыми зубами?

Ах, это она, матушка смерть!

Что же ты вздрогнул? Что же ты побледнел? Неужели ты испугался? Тебе не хочется умирать? Господи, тебе, живому покойнику, еще хочется жить? Экий ты чудак, право!

Похороны Андропова. Пожалуй, еще никто за всю историю России не правил государством столь недолго.

Петроградская. Большой проспект. Колокольный звон. Звонят у св. Владимира. Звон громкий и радостный, праздничный звон. Вспомнил – Сретение!

Собор. Много народу, много свечей. В отдалении от алтаря, почти у входа, некто седовласый в серебряной митре. Вокруг него молодые чернобородые, рослые, в серебряно-голубых сверкающих ризах. Хор: многоголосие, сладкозвучие… Чистый звонкий тенор солирует:

Ныне отпущаеши,
владыко,
раба твоего…

Как уместно, однако. И какое странное совпадение! Почище панихиды по усопшему.

Первой весь роман целиком, правда, по-прежнему еще в черновике, прочитала Майя. Суждение следующее: неплохо, но не потрясает; очень пахнет Буниным и Достоевским. Были высказаны также критические замечания об отдельных эпизодах.

Годовщина Настиной смерти. 71 год.

Зажег свечи перед ее фотографией и долго смотрел ей в лицо.

С Вяльцевой второй у могилы Вяльцевой первой. Положили веточки мимозы и нарциссы на свежий чистый белый снег. Постояли. Анастасия Дмитриевна вспомнила свое детство. После войны жили они бедно. Пенсия деда и зарплата матери были ничтожны. Семья почти голодала. О двоюродной бабке в ту пору не писали и не говорили ни слова. Казалось, что она полностью и навсегда позабыта.

Жена Анания Дмитриевича была красивой, но легкомысленной женщиной. Родив ему сына Дмитрия, она вскоре от него ушла, не взяв с собой ребенка. Дмитрий вырос без матери. После его гибели невестка и внучка остались на попечении добрейшего Анания Дмитриевича.

Он умер в преклонных годах, в возрасте 87 лет, и до последних дней своих заботился о могиле своей сестры и своей матери. Похоронен он на Серафимовском кладбище.

Снова Бенедиктов (дочитываю однотомник его стихотворений). Ранние его вирши кажутся пародийными, немножко абсурдистскими, обэриутскими. «Наездница» почти шедевр. Не хуже Заболоцкого из «Столбцов».

Изощренный и самоуверенный консерватизм Анненского (аполлоновщина). Не признавал Мейерхольда. Не понимал Леонида Андреева, для него эволюция искусства закончилась на Малларме. Недаром его проза так похожа на прозу Валери. Имитация новизны (всегда у академистов): чтобы придать тривиальной форме современный оттенок, ее доводят до предельной степени утонченности.