Неизвестная. Книга первая

«Что за бред», — подумал Максим Максимович Исаев, он же, Константин Константинович Владимиров, когда поймал себя на том, что стоит в длинной очереди из возбужденных моряков, готовых записаться в добровольческий батальон бригады «Красная Шамбала».

А лектор спокойно огладил усы, взъерошил на затылке подернутую сединой щетку волос, забрал у боцмана-ведущего фуражку, взял сверток с хлебом и селедкой и через кулисы направился к служебному выходу.

Здесь его и перехватил запыхавшийся Владимиров.

— Простите великодушно, — окликнул он офицера.

Тот остановился и взглянул на мичмана.

— Слушаю вас.

И Костя стушевался, растеряно оглянулся. Взгляд его задержался на нашивке за ранение, и он, наконец, спросил:

— Где это вас?

— Под Августовом, на севере Польши, — сказал офицер. — В девятьсот пятнадцатом.

— Извините… Разрешите представиться, — Костя взглянул офицеру в глаза. — Владимиров, Константин Константинович.

— Барченко, — в свою очередь назвался офицер и не отвел взгляда. — Александр Васильевич. Чем обязан?

— Александр Васильевич, ради бога… что это было?

— Вы о чем?

— О вашей лекции.

— И откуда вы знаете про Дюн Хор?! — из полутьмы коридора на свет вышел товарищ Кузминкин.

Барченко сверху вниз оглядел моряка, бросил быстрый взгляд на Владимирова.

— А вы, товарищи, собственно, кто?

И они оба, не сговариваясь, выдохнули:

— ЧК!

И удивленно посмотрели друг на друга.

— Что же… — понимающе кивнул Барченко и покрепче перехватил сверток с едой. — Пойдемте.

— Вы не так поняли, — Константин поправил мичманку. — Мы… Вы где живете?

— Я? — Барченко пожал плечами. — Мы с женой сейчас квартируем в буддийском дацане…

— Тот, что на Приморском? — деловито спросил Кузминкин.

— Точно так, в Старой Деревне, — кивнул офицер и добавил: — Там не так голодно.

— Это часа два ходу, — Владимиров шагнул к двери. — Александр Васильевич, позвольте вас сопроводить.

— У нас тут кое-какие вопросы имеются, — деловито сказал Кузминкин.

— Что ж… извольте.

*****

Изнуренный тревожным ожиданием, город старался забыться в коротком сне, чтобы хоть на мгновение задавить в себе мысли о еде и страхе за завтрашний день. Красный террор и беспросветный, ставший хроническим голод загнали обывателей в норы квартир. Тех, кто еще остался. Тех, кому некуда было бежать. Пусто было той ночью на Лиговском, и на Выборгской набережной было пусто.

Словно мираж, словно невероятный морок, как вспышка памяти в затянувшемся кошмаре реальности, прямо посредине пустой темной мостовой непринужденно и даже несколько вальяжно вышагивал бравый офицер и что-то оживленно рассказывал, подкрепляя свои слова широкими жестами. Рядом с офицером шел молоденький мичман, который с восторженностью щенка смотрел на офицера, кивал, соглашаясь со сказанным, и изредка поглядывал на третьего спутника — бравого моряка. Моряк так же внимательно слушал говорившего, изредка пытался вставить какое-то слово, но когда ему представлялась такая возможность, только раздувал щеки и многозначительно вздыхал.

Ночь оказалась теплой и казалась бледной от полной луны. И зачем фонари, когда и так светло? До буддийского храма они шли долго. От клуба революционных моряков, с Лиговского до дацана было всего километров десять, но они не спешили.

Разговор оказался интересным. Так бывает, когда кто-то увлечен, а слушатели готовы воспринимать его идеи. И словно не было пятичасового выступления в клубе, словно не было голодного, злого города вокруг. Речь Барченко увлекала Костю и Кузминкина в такие неведомые дали, что все вокруг теряло значение и очертания.

Александр Васильевич прижимал левой рукой скромный краснофлотский гонорар, а правой широко размахивал, будто хотел наглядно продемонстрировать слушателям всю мощь забытых знаний древних цивилизаций…

— …представьте себе воздушные корабли, — рассказывал Барченко, когда они подошли к Смольному собору. — В древнем трактате «Виманика шастра» есть подробная инструкция по их созданию и управлению. Воздушные суда, там они называются «виманами», были огромными летающими крепостями…

— Вот бы такой, да на стражу революции! — вырвалось у Кузминкина.

— Именно! — рубанул рукой воздух Барченко.

А Константин вдруг содрогнулся всем телом и выхватил из кармана револьвер.

— А ну, бросай пукалку, контр-р-ра! — раскатисто раздалось из темной подворотни.

— Они меня точно убьют, — спокойно сказал Владимиров и выпустил три пули в темноту.

Хлесткое эхо разнесло звук револьверных хлопков по набережной, и почти сразу в ответ вспыхнул и гулко саданул по барабанным перепонкам выстрел трехлинейки.

Пуля звонко ударила в литое ограждение парапета и ушла в сторону реки. Кузминкин схватил Барченко за рукав и потянул его на мостовую. Александр Васильевич сграбастал революционного моряка и завалился наземь, прикрывая того своим телом. Сверток с хлебом и селедкой вывалился из рук, но Барченко не обратил на это внимания.

Владимиров упал на живот, перекатился и снова выстрелил.

— Ах, мать твою так! — раздалось из подворотни и снова бабахнуло.

— Что?! Не нравится?! — злобно рявкнул мичман, сделал кувырок вперед и с колена еще дважды жахнул в темноту.