Неизвестная. Книга первая

Струтинская совсем не Струтинская. Владимиров совсем не Владимиров. С этими перевертышами и запутаться недолго. Ну вы-то человек умный, думаю, не запутаетесь и не заплутаете на извилистых дорожках нашей истории. У каждого человек свой путь. И пути эти сходятся, расходятся, пересекаются и разбегаются, чтобы не сойтись больше никогда.

Так и у камней…

Я про тот рубин. Интересный был камушек. Очень интересный. Уж и не знаю, сколько он рук поменял, сколько хозяев. Знаю только, что крови на нем много, а жизней человеческих еще больше.

Как камень оказался у Юли — отдельная история, и мы до нее еще доберемся. Если вы захотите, конечно… Только камень на этот раз благому делу послужил. Людям помог. Может он тем самым очиститься захотел… скверну с себя содрать… Кто его, камень, то есть, понять-то сможет? Он хоть и прозрачный, хоть и красный, хоть и красив так, что глаз не отвести, только камень же. Не человек. А камни совесть не грызет. И боли они не знают…

*****

Боль. Все мы в жизни испытываем боль. По разным причинам. И это очень неприятно — боль.

Хотя если прислушаться к себе, понять — что, как и почему, то и боль эта во благо Она спасает нас. Кричит о том, что в организме что-то не так, что отлаженный за тысячелетия механизм нашего тела дал сбой, забарахлил, может сломаться совсем. Боль — это сигнальная система, без боли человечество не сумело бы выжить.

Но боль боли рознь. Одно дело, когда у тебя болит печень оттого, что вчера изрядно напился и надо расторопши ложечку проглотить да стаканом холодной воды запить. Или горло красное, тогда липовый цвет или мать- и-мачеха с ромашкой помогают, боль уходит.

Совсем другое, когда болит все — оттого, что тебя мутузит здоровенный громила, с кулачищами, что твоя голова, со злобой, от мощи которой может чайник закипеть. Со знанием дела мутузит, врезая то с правой, то с левой туда, где почувствительней. Хотя… у такой боли есть одно очень интересное свойство. Через какое-то время она меняется. Сперва притупляется, и кажется, что тело становится мягким, как пуховая подушка. А затем… затем, она даже начинает доставлять удовольствие, подавая сигнал уставшему мозгу, что еще не все потеряно. Что тело еще живет и, несмотря ни на что, организм еще может восстановиться. Что надежда еще не угасла. Что…

Новый удар в очередной раз выбил сознание из Васи. И новая порция ледяной воды не дала возможности забыться. Исчезнуть из этого мира хоть на пару минут, хоть на пару мгновений… Но нет, это слишком большая роскошь. А потому — вода в лицо, и сознание возвращается обратно в нескончаемую, в невыносимую боль.

— Так про «Черную папку» вы, любезнейший, ничего не знаете? — из-за шума в ушах голос Ивана Степановича казался очень далеким, ненастоящим.

— Н-не… п-понима-а-аю… — булькнул сгустком крови Василий.

— Может, он и вправду… — подал голос уставший от своей работы Миша- Идиот.

— Что ж, выходит Берия этих дурачков «в темную» пользует… Ладно, — махнул рукой Иван Степанович, — добивай.

Громко чихнул и вышел из подвала.

— Ну это мы с удовольствием, — сказал Миша вслед своему начальнику.

Затем развернулся к залитому кровью, обмякшему и обессиленному, примотанному вервием к стулу, чтоб измываться сподручней было, телу и внимательно осмотрел то, что еще совсем недавно было красивым парнем двадцати семи лет от роду.

Мама когда-то звала его Васильком, отец водил на Москву-реку, на рыбалку, а дружки во дворе, шумном дворе на Пресне, величали уважительно Ермишей. Голодные годы революции и гражданской войны он не помнил — маловат был.

Зато запомнил, как раненный отец вернулся с гражданской. Испугался он тогда. Даже в платяной шкаф с перепугу залез. Еще бы не бояться! Ввалился в их комнатушку хромой, заросший щетиной, пропахший карболкой и потом страшный мужик, сграбастал мальчонку и ну тискать да обнимать.

— Сынок! Васятка! Сыночек! — приговаривал. — Не стращайся. Отец я твой. Папка.

А Вася же знал, что его папка вовсе не этот вонючий мужик в серой шинели, а герой войны, красный командир. И на Васю-Василька должен быть похож, ведь мама говорила, что он — вылитый папка. Ну как две капли воды, красивый и сильный, а вовсе не хромой и страшный, как дворовой дурачок Саня Сопля. У того тоже щеки щетиной заросшие, на голове ни одного волоска нет.

Еле вырвался Вася из объятий того мужика, в шкафу спрятался, и сколько не уговаривал его мужик — даже куском сахара приманивал — уперся мальчишка и ни в какую вылезать не хотел. А потом мамка прибежала, на шею тому мужику кинулась и ну его, страхолюду, целовать.

Это уже позже он понял, как здорово, что у него есть отец. Пусть не такой писаный красавец, как мамка рассказывала, не чудо-герой, а обычный. Он любил играть отцовским орденом Красного знамени, и осколком, который только спустя три года вышел из отцовской ноги. Маленький такой осколочек. Колючий.