Неизвестная война

– Так мне твои секреты до одного места. Я ж не знаю, где ты болтался, верно? Одно дело, если задание выполнял, другое – если поленился вовремя подойти и партийный билет заменить. Как мне вас всех проверить? У нас после летнего набора триста человек на учёте, а я один. А в таком деле, как партийные документы, порядок должен быть, понял?

– Ладно, тогда давай мой старый билет, – потребовал я. Вытащив удостоверение, предъявил Билёву: – Вот, чтобы ты знал, что я не вру, и хозяин билета перед тобой.

– А старый тебе зачем?

– Зачем, это моё дело.

– Не могу я тебе старый партийный билет выдать, – потёр пухлые ладошки Билёв. – Вся старая документация в октябре месяце уничтожена. Вон, если хочешь, могу решение партийной ячейки показать.

Ясно. Жгли документы в преддверии наступления Деникина.

– И что мне теперь делать? – грустно спросил я.

– А что тут поделаешь? – опять ухмыльнулся Билёв. – Порядок ты знаешь. Ищешь двух партийцев, которые тебе рекомендацию дадут, пишешь заявление. Если партийное собрание сочтёт достойным, снова в партию вступишь. Понятно?

– Понятно.

– Ну, раз тебе понятно, так ты иди себе, Аксёнов, и работай. И занятых людей от дел не отвлекай.

Я вышел из кабинета, чувствуя себя оплёванным. А главное, что формально эта крыса права. Я же действительно не прошёл регистрацию, а подтверждающих документов у меня нет. Что, идти к Кедрову за справкой?

Ни Кедрова, ни Артузова на месте не оказалось, а в канцелярии ничего толкового сказать не смогли. И куда мне теперь? Стоп, а какого чёрта? А почему бы мне не пойти прямо к Дзержинскому? В конце концов, Феликс Эдмундович – начальник Особого отдела ВЧК, стало быть, мой прямой начальник. Стало быть, через голову непосредственного руководителя я не прыгаю. Это раз. А ещё он член организационного бюро ЦК РКП(б) – это два.

Дзержинский оказался на месте, но попасть к нему было нереально. Сегодня у Председателя ВЧК день приёма по личным вопросам. Не только приёмная, но и половина коридора занята посетителями. Здесь стояли и красные командиры, и мужики в лаптях. Был даже какой-то странный субъект в цилиндре и с комнатной собачкой на руках. Изловчившись, я протиснулся к красному и потному секретарю Председателя ВЧК, обычно выдержанному и невозмутимому, стащил с его стола лист бумаги и карандаш и ушёл в коридор. Там слегка подвинул какого-то дяденьку старорежимного вида, явно пришедшего просить за кого-то из арестантов, и начал писать нечто среднее между рапортом и криком души. Закончив, перечитал. Кое-что не понравилось, но править не стал, отнёс в приёмную и положил на стол.

– Ага, – кивнул секретарь. – Это кому?

Похоже, приёмный день был для парня тяжёлым днём. Он что, забыл имя начальника? Впрочем, он только собирался уточнить, к какой ипостаси Феликса Эдмундовича относится бумага, благо что у него их много.

– Члену Оргбюро ЦК.

– Ясно, – кивнул секретарь, вкладывая лист в красную папочку, а потом устраивая её рядом с жёлтой и зелёной.

Интересное сочетание – и, наверное, в этой цветовой гамме должна быть какая-то логика. Впрочем, на столе ещё лежит синяя папка, а за ней – чёрная. Так что, вполне возможно, секретарь брал ту, что оказалась под рукой.

На Лубянке мне больше делать было нечего, и я пошёл обратно в Метрополь. Немного успокоился – как-никак, выплеснул все эмоции на бумагу. Но какого-то толка от рапорта, оставленного в приёмной ВЧК, я не ждал. Скорее всего, Дзержинский его не увидит, секретарь передаст бумагу в Оргбюро, где очередной чиновник от партии, вроде Билёва, составит текст, где мне предложат либо вступить в РКП(б) повторно, либо поставить вопрос о моём восстановлении в партии на ближайшем собрании.

Я прошёл половину дороги, как вдруг меня окликнул женский голос:

– Эй, чекист!

Ну конечно, кому же ещё здесь быть, как не гимназистке с панели? Всё в тех же тряпках. Впрочем, откуда бы ей другие взять?

– Привет, Эльвира – властительница тьмы! – поприветствовал я девушку.

– Кто?

Ещё бы. Где ей понять. Фильм с таким названием снимут лет, если не соврать, через шестьдесят.

– Неважно, – отмахнулся я– А как тебя на самом-то деле звать?

– А хрен ли тебе разница, если ты сейчас подыхать станешь?

В руке у «Повелительницы тьмы» появился… браунинг.

– Браво! – похлопал я в ладоши.

– Ты чего? – слегка растерялась бывшая гимназистка.

– Я вчера подумал – ну, до чего же молодёжь пошла бестолковая, ничего не умеет. Ни украсть толком, ни убежать. А ты, смотрю, ловкая шельма. Из моей комнаты всё ценное вытащила, да ещё и пистолетик украла. Хвалю.

– Я тебя приговариваю к расстрелу! – торжественно сообщила девушка, вскидывая браунинг на уровень моих глаз и снимая с предохранителя.

Не хочу врать, что мне не было страшно. Страшно, когда тебе в глаз нацелено дуло, и неважно, кто держит оружие в руках. Просто я сегодня уже утомился от нелепостей, а тут ещё девица с «дамским пистолетом».

– Да? А за что? – устало спросил я, чуть-чуть, примерно на шаг, придвигаясь к девушке. – Даже в Ревтрибунале перед расстрелом приговор зачитывают, а там говорится, за что именно.