Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное

Еще один пример символического восприятия деталей одежды, связанной с руками. 29^го ноября 1928 года Цветаева сообщает А. А. Тесковой: «…Сегодня в Прагу выезжает чета Савицких. Посылаю Вам с ними — если возьмут — крэмовые замшевые перчатки, я их немножко поносила, чтобы не выглядели новыми. Отлично стираются в мыльной пене (или в „Люксе“) — только не надо ни выжимать ни ополаскивать»[479]. Строчки письма не могут не вызвать улыбку. Цветаевой страстно хотелось «немножко поносить» новые перчатки, ведь лишних денег никогда не было, но в этом поступке есть и поэтический подтекст: перчатки «с руки» — знак абсолютногодоверияиродства, недаром в старину перчатку бросали в знак войны. Тескову вряд ли смутило желание Цветаевой послать ей ношеные перчатки. В качестве комментария к этому письму нельзя не вспомнить рассказ матери Цветаевой, М. А. Мейн, о том, как Рубинштейн после концерта пожал ей руку, и она двадня не снимала перчатки, желая продлить счастливое мгновенье. Образец метафорического осмысления символа «перчатки» можно найти в стихотворении «Только в очи мы взглянули — без остатка…»: «Как на горло нам железная перчатка / Опускается по имени закон». Примеров метонимии и метафорического использование культурных символов, связанных с одеждой, довольно много и в творчестве близкого Цветаевой Пастернака. Во второй части поэмы «Лейтенант Шмидт», во второй главе: «Вы революцьонер? В борьбу / Не вяжутся в перчатках дамских», глагол «вязать» переносится в область революционных действий в значении «ввязываться». В самом начале поэмы «Лейтенант Шмидт»: «Шелка зонтов дышали жаждой грома». В поэме «Спекторский» (1925–1930), где Пастернак использует образ закройщика-века: поэт пишет о Марии Ильиной, прообразом которой явилась Цветаева, а затем переходит к характеристике века: «…Где верно все, что было слез и снов,/ И до крови кроил наш век закройщик, / Простерлось красотой без катастроф / И стало правдой сроков без отсрочки»[480]. В восьмой главе: «История не в том, что мы носили,/ А в том, как нас пускали нагишом». И конечно, для Цветаевой он пишет в девятой главе о квартире, в которой жили «швея, студент, ответственный работник, / Певица и смирившийся эсер», потому что она сама — «швея» и «певица». И вспоминается образ швейки-зари в стихотворении «Анне Ахматовой» (1929), написанном сразу после выхода книги Цветаевой «После России». В стихотворении «Город»: «Ветер треплет ненастья наряд и вуаль» (1916, 1928). В стихотворении «Мейерхольдам» (1928): «У окна, опоздавши к спектаклю, / Вяжет вьюга из хлопьев чулок». В стихотворении «Опять весна» (1941): «Это ее чародейство и диво, / Это ее телогрейка за ивой, / Плечи, косынка, стан и спина, / Это Снегурка у края обрыва». Поэт использует «швейные» ассоциации в стихах из романа «Доктор Живаго»: «Разлука», «Хмель», «Свиданье», «Земля». В «Спекторском», в третьей главе встречаем такое, рисующее эпоху сравнение, выросшее из бытовых, жизненных обстоятельств:

Когда он в сумерки открыл глаза,
Не сразу он узнал свою берлогу.
Она была светлей, чем бирюза
По выкупе из долгого залога.