Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное

Цветаева утверждает в стихотворении верность запретной любви. Важна здесь роль риторических вопросов, существенна роль курсива, именно он позволяет нам услышать голос влюбленно-возмущенного поэта, не могущего примириться с враждебностью всего мира по отношению к обожаемой стране. Цветаева не принимает мудрую библейскую заповедь «око за око», защищает Страну своей Души, не боится одинокого противостояния. Повтор и расположение рядом слов «безумье» и «любовь» подчеркивает силу чувства: «Германия — мое безумье! / Германия — моя любовь!» Прошлое не стало минувшим, оно длится (это выражают глаголы настоящего времени), и ей кажется, что где-то там, по Кёнинсбергу, и в 1914-ом «проходит узколицый Кант». Эпитет «узколицый» обозначает метафизическое присутствие философа. Цветаева не знала его сочинений, это романтическое отношение к духу немецкого Слова. Обратим внимание на намеренное использование Цветаевой немецких слов, введенных в поэтический контекст: Vaterland[537], Geheimrath Goethe[538], Schwabenthor[539] Цветаева переходит с одного языка на другой, потому что оба языка, обе страны Души ей дороги и близки:

Ну, как же я тебя отвергну,
Мой столь гонимый Vaterland,
Где все еще по Кёнигсбергу
Проходит узколицый Кант,

Где Фауста нового лелея

В другом забытом городке, —
Geheimrath Goethe по аллее
Проходит с тросточкой в руке.
…………………………
— От песенок твоих в восторге —
Не слышу лейтенантских шпор,
Когда мне свят святой Георгий
Во Фрейбурге, на Schwabenthor.

Когда меня не душит злоба
На Кайзера взлетевший ус,
Когда в влюбленности до гроба
Тебе, Германия, клянусь!

Нет ни волшебней, ни премудрей

Тебя, благоуханный край,
Где чешет золотые кудри
Над вечным Рейном — Лорелей.

Стихотворение «Германии» Цветаева станет править в 1940 году: «Где Фауста нового лелея, / В другом забытом городке, /Geheimrath Goethe по аллее / Проходит с веточкой в руке»[540]. Природная «веточка», рисующая Гёте Орфеем, обожествляющим природу, показалась ей уместнее «тросточки», напоминавшей, вероятно, о Пушкине (с тросточкой любила бродить и сама Марина Ивановна). Сегодня эти стихи опубликованы в редакции 1940 года (БП90). Германия, «германская звезда», олицетворяет сферу души и духа, поэтому Цветаева не испытывает злобы к кайзеру Германии, метонимический образ которого дан иронически — «кайзера взлетевший ус». Война, несущая гибель, в этих стихах совсем не отмечена. Только одна строка, да и то в ироническом контексте, напоминает о смерти, когда поэт клянется Германии в любви до гроба. Цветаева живет в другом измерении, в другой эпохе, в мире Святого Георгия, в легендах и немецких «песенках». Она намеренно повторяет рядом однокоренные слова: «свят Святой Георгий», утверждая первенство впитанного с детства духа немецкого Предания и Мифа. Страна Канта, Гёте, святого Георгия на Швабских воротах Фрейбурга — волшебный, премудрый, благоуханный край дана в финале стихотворения через образ легендарной Лорелеи, которая расчесывает прекрасные волосы над Рейном. Лорелея «с рейнскими сагами» была упомянута впервые в раннем стихотворении Цветаевой «Второе путешествие» («Вечерний альбом»). Прелестная Лорелея — напоминание не только о древних немецких преданиях, но и о «Лорелее» гениального Г. Гейне[541]. Последнее слово стихотворения представляет собой неточную рифму к слову «край». Должно бы быть: «край — Лореляй». По-русски получилось: «край — Лорелей». Этим неблагозвучием Цветаева как будто лишний раз показывает, что не может обойтись без немецкого языка в своей поэзии.

Именно когда Цветаева пыталась опубликовать свои «Юношеские стихи», в 1919 году, в автобиографических заметках «О Германии» не просто признавалась в любви к фактическому противнику России, она бросала вызов, противопоставив себя русской государственности. Главная душа, центральная река души соотносилась именно с Германией. В черновом варианте обращения к Германии Цветаева выделяла первостепенное — готические буквы, то есть графику, связанность со Словом и духовной высотой католического храма, с музыкой и словом (гимн страны), с жизнью своей и своих будущих, пока не рожденных детей: «Во мне много душ, но главная моя душа — германская. Во мне много рек, но которая сравнится с Рейном?

Вид готических букв сразу ставит меня на башню: не буквы, а зубцы! В <германской> церкви я молюсь, в Германском гимне я растворяюсь, я бы <предпочла> быть <последним> подданым в <Германии>, чем царем где бы то ни было.