Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное

Искусство оказывалось единственным началом, противостоящим смерти. Хотела ли Марина умереть или просьба о смерти была лишь формой признания в любви к жизни до смерти, в крайней степени? Известно, что Цветаева попробовала застрелиться, но Бог сохранил ей жизнь. Цыганская (пушкинская) тема этого текста, мотив страдания «под звук органа» в готическом соборе, где Марина ощущала душу, летящую в небо, жажда быть амазонкой, гадалкой, матерью, безумная жажда жить выражена в стихотворении, и одновременно в нем нарисован лирический портрет Цветаевой, который отражает ее творческую манеру, безудержную страстность натуры, раскрытую позже в поэмах Горы и Конца, духовность и отрешенность «Поэмы Воздуха». Финальные два стиха, являют характерный для Цветаевой прием сведения в единый контекст антонимичных, контрастных образов (детство лучше сказки — смерть в семнадцать лет). Интонационный размах, сильный голос, магически действующий на читателя, восклицания, интонационные тире, параллелизмы, усиливающие напевность речи, ее «о, дай мне», ее «люблю», ее эмоциональные повторы, ее диалог с Богом на «ты», уточняющее, безотлагательное «теперь, сейчас, в начале дня»! Ответит ли Бог? Я хочу слишком многого, Христос, я хочу всего, и потому хочу умереть. Цветаева искренне стремилась почувствовать, что Бог есть, что чудо встречи с ним возможно. Может быть, надеялась проверить силу Бога. Если Он услышит, она не умрет! В Праге ей, уже зрелому, известному поэту, захочется услышать от Р. Штейнера одно слово на всю жизнь. Он ответит ей, вполне поняв суть ее просьбы: «Auf Wiedersehn!» буквально «До скорого свидания!» (нем.), подразумевая встречу в ином мире[531]. В «Молитве» от жажды смерти Цветаева приходит к пониманию силы поэтического слова, к тому, что она в состоянии выразить стихом весь диапазон душевных смятений.

Волшебный фонарь Зима

Сборник Цветаевой «Волшебный фонарь», весьма критично встреченный «литературными прокурорами», Брюсовым и Гумилевым, вышел в феврале 1912 года в Москве в придуманном «издательстве» «Оле-Лукойе». В книгу вошло 124 стихотворения, в основном не датированные. У сборника трехчастная структура: 1. Деточки. 2. Дети растут. 3. Не на радость. Части книги не копируют «Вечерний альбом», а дают переход из детской в жизнь-сказку. Выбор заглавия издательства — «Оле-Лукойе» — весьма символичен: Оле-Лукойе Х. Х. Андерсена брызгал детям в глаза сладким молоком, дул им в затылок и навевал сказочные сны. У Оле были два зонтика. Один — чтобы дети видели чудесные сны. Другой — Оле открывал над нехорошими детьми, они вовсе не видели снов. И. Д. Шевеленко интерпретировала название «Оле-Лукойе» как ироничную демонстрацию Цветаевой безразличия к нормам «серьезной» литературной жизни[532]. На наш взгляд, названием издательства Цветаева защищает свое «я» перед лицом литературных противников, не умеющих видеть сны или снящих сны общественного содержания («над миром сны нависли»). Ирония, действительно, звучит во вступительном восьмистишии сборника, но здесь выражена не оппозиция «серьезное — несерьезное», а «взрослое, чужое, общественное, программное» — «детское, родное, задушевное, нездешнее». Сказку, волшебство и миф как вечно-родной МИР ДУШИ, противостоящий партиям, колхозам, свастикам, Цветаева станет защищать и в 1935–1936 году! Лучшие стихотворения книги «Волшебник», «Зима», «Декабрьская сказка», «На заре», «В раю», «Ни здесь, ни там», «Мы с тобою лишь два отголоска», «Вождям», «Душа и имя», «Кошки», «Если счастье…», «Привет из башни», «Два исхода».

Пожалуй, зимнюю пору Цветаева поэтизировала только в ранних стихах, что отражено в названиях некоторых из них «Декабрьская сказка», «Зимняя сказка», возможно, эти заглавия соотносились для нее со стихами Г. Гейне «Германия. Зимняя сказка». Стихотворение «Зима» вошло в третий раздел книги:

Мы вспоминаем тихий снег,
Когда из блеска летней ночи
Нам улыбнутся старческие очи
Под тяжестью усталых век.

Ах, ведь и им, как в наши дни,

Казались все луга иными.
По вечерам в волнисто-белом дыме
Весной тонули и они.

В раю затепленным свечам

Огни земли казались грубы.
С безумной грустью розовые губы
О них шептались по ночам.

Под тихим пологом зимы

Они не плачут об апреле,
Чтобы без слез отчаянья смотрели
В лицо минувшему и мы.

Из них судьба струит на нас

Успокоенье мудрой ночи, —
И мне дороже старческие очи
Открытых небу юных глаз[533].