Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное

На одной из последних фотографий в Голицыне зимой 1940 года Марина Цветаева сфотографирована в шубе или пальто с широким овчинным воротником и в маленькой шляпке. Это фото, где Марина Ивановна запечатлена с царственной осанкой, напоминает Ахматову на ее последних снимках. «Бог наделил меня самой демократической физикой: я все люблю — самое простое, и своего барррана не променяла бы ни на какого бобра» (VII, 693), — с усмешкой пишет Цветаева о своем одеянии Н. Я. Москвину. Эту «шкуру», большой бараний воротник, Цветаева купила в Голицыно в сельмаге за семьдесят рублей. «…Седая, мне в масть, цвета талого снега» (VII, 693), — с симпатией отмечала она: мало у нее оставалось земных соблазнов. Сознавая ответственность за каждое авторское слово, огорчаясь маленьким заработкам, вспоминая совет элегантной советской детской писательницы сначала писать начерно, а потом «отделывать», она восклицает в письме тому же адресату: «…мне не из людского уважения шубу шить, а из своих рукописных страниц» (VII, 694). И ей хотелось быть элегантной, но не было денег, условий, настроения. К тому же, она всегда жила другим: тканью стиха, шубойстраниц — они были на первом месте, напоминали об ответственности перед читателем, перед Лирикой, перед Будущим. Однажды молодой поэт Н. Гронский написал Цветаевой полушутливо, понимая природу ее поэтического творчества: «…Ту книгу не дарите, ибо скоро так Вы снимете кожу и сошьете мне кафтан (вот последний подарок! — после такого уже не будет других, — умрете без кожи-то)»

[523]. И Цветаева ушла из жизни, когда исчезла возможность жить одеждой, кожей стиха. Мотивы платья, моды, кроя в текстах Цветаевой глубоко символичны. Они утверждают ее поэтическую, творческую, человеческую индивидуальность; исключительность, оригинальность, современность. В образах, связанных с одеждой, воплотился «бог деталей», «бог любви» (Пастернак)[524]. Не случайно в <1929> году Пастернак, думая о поэтическом будущем Цветаевой, написал в стихотворении «Ты вправе, вывернув карман…» от ее имени: «Мне все равно, какой фасон / Сужден при мне покрою платьев», утвердив абсолютную органичность Цветаевой не только в искусстве двадцатого столетия, но и в Вечности.

О поэтическом контексте в лирике М. Цветаевой

Прохожий секрета

В 2014 году исполнилось 104 года со дня выхода первой книги Цветаевой «Вечерний альбом», с момента начала ее литературной биографии[525]. Первая книга Цветаевой была опубликована тиражом 500 экземпляров. Ее издание открыло нового поэта, роль которого в истории поэзии 20 века можно сравнить с ролью Пушкина в девятнадцатом. Несколько лет спустя Цветаева вошла в созведие крупнейших поэтов своего времени, встала в русской литературе рядом с Блоком, Ахматовой, Пастернаком, Мандельштамом, Маяковским и Гумилевым. С появлением Цветаевой русская поэзия обогатилась новыми ритмами, новым поэтическим языком и мышлением, новыми сюжетами и образами, а народно-поэтическое, фольклорное начало стало частью цветаевского стиля, как в сказках Пушкина, стихах Лермонтова и А. К. Толстого. В настоящей главе нам хотелось показать Цветаеву-поэта на всех наиболее значимых этапах творчества через разбор одного стихотворения, для этого нам предстоит пройти вместе с поэтом по тропинкам лирических книг, чтобы лучше понять творческую эволюцию[526].

«Ядро смысла в скорлупе звука», — так определил В. Ходасевич искусство слова в довольно полемичной и резкой статье о «Ремесле» и «Психее»[527]. Цветаева

свое понимание контекста, поэтической новизны языка объясняла так:

«Одно слово имеет свой смысл.

Два слова создают смысл.

Этот смысл не содержится ни в одном, ни в другом из этих двух слов. Это новый смысл.

Они его не создают, посредством их он устанавливается. Одно-единственное слово имеет один-единственный смысл. Присоедините к нему второе — и вот их еще тысяча.

Два первых попавшихся слова имеют ли единственный смысл, именно им присущий?

И этот их смысл — просто прямая ассоциация, или самая далекая (сложная) <…> Важнейшая задача поэта — обусловить самую отдаленную точку ассоциации. Она-то и самая верная.