Неизвестные рассказы сыщиков Ивана Путилина, Михаила Чулицкого и Аркадия Кошко

Какие же доказательства виновности подсудимого имеем мы? Да ровно никаких! Его никто не видел, у него ничего не найдено, а что делал он в злополучную ночь – этого не скажет вам и господин N.N., быть может, наблюдавший его ещё в утробной жизни! Да, наконец, господа, часто истина ощущается помимо улик и вещественных доказательств, а выявляется, так сказать, интуитивным путём. Наши нервы, наша чуткость, наш житейски намётанный глаз позволяют нам часто видеть правду даже и там, где случайные несчастные стечения обстоятельств как бы искажают её. Ну, взгляните хорошенько на этого парня, взгляните на это добродушное лицо, цветущее здоровьем, на эти чистые добрые глаза, на эту кроткую всепрощающую улыбку, и вы согласитесь со мною, что порок, зло и преступность не могут гнездиться в этом привлекательном образе.

Но если мои слова и не рассеяли всех ваших сомнений, если есть среди вас колеблющиеся, то, удалившись в совещательную комнату, помните, господа присяжные заседатели, великий завет. Завет, преподанный нам ещё императрицей Екатериной II: «Лучше оправдать семь виновных, чем осудить одного невиновного». Иди, совещайся, Народная Совесть, да совершится твоё правосудие!

Эта наглая, но хорошо, с большим апломбом сказанная речь внесла, видимо, некоторую растерянность среди присяжных. Они долго совещались, но всё-таки вынесли обвинительный приговор. Господин А. не ожидал, очевидно, такого результата. Но каково было его смущение, когда обвиняемый, спокойно выслушав решение суда, вдруг отчаянно махнул рукой и убеждённо заявил, обращаясь к своему адвокату:

– Ну какой ты защитник?! Так, брехун! Правильно присудили меня господа судьи – я убил аптекаря и мальца!

Надо думать, что господин А. запомнил это случай на всю жизнь…

Тайна Авенариуса

Как-то в одном из своих очерков я говорил уже, что русская сыскная полиция царских времён в работе своей выполняла две функции: раскрытие преступлений с целью обнаружения виновных и возможное предупреждение преступлений. Преследуя эту вторую цель, мне приходилось прибегать к мерам экстраординарным-временным (таковы предпраздничные облавы) и постоянным. К последним относится густая сеть агентов, всегда дежуривших в местах скопления публики, например, театры, цирки, вокзалы, порты, таможни, универсальные магазины и т. д. Этим агентам вменялось в обязанность наблюдать вообще и по собственному усмотрению останавливать своё внимание на всём, что могло показаться им подозрительным. Таким образом, поле действий их всегда обширно, инициатива ничем не связана, почему и результаты их работы иногда получались неожиданные. Иной раз пылкая фантазия далеко заносила агента, и в конечном результате вместо ожидаемого преступления им раскрывался сущий анекдот. Правда, случай, о котором я хочу рассказать, не содержит в себе ничего анекдотичного, но довольно характерен для этой серии происшествий. Всё в нём было крайне подозрительно, результаты же оказались самыми благонадёжными.

Дело было так.

На утреннем рапорте агент Михайлов, постоянно дежуривший и наблюдавший за петроградским[56] портом, мне докладывал:

– Три дня тому назад я, как и всегда, присутствовал на приёмке прибывавшего груза, внимательно следя за ящиками, чемоданами и прочим багажом, как вдруг моё внимание было обращено на три гладко полированных не то сундука, не то ящика. Этот багаж скорее напоминал видом своим как бы огромные футляры для серебра длиной в пять аршин, шириной и высотой в пол-аршина[57], очень тяжёлые (пуда[58] по полтора каждый). Адресованы они были на имя Ивана Ивановича Ефремова, Вознесенский проспект, 29, но самое странное, что станцией отправления значился остров Куба.

Что мне, собственно, показалось странным, и сам не знаю, но я почему-то записал имя и адрес получателя и, дождавшись конца приёмки, решил заглянуть на Вознесенский. Я был сильно поражён, когда в подвальном этаже дома № 29 увидел столярную мастерскую с вывеской «Ив. Ефремов». Заглянув в окна, я увидел человека лет сорока, старательно стругавшего какую-то доску, тут же валялись инструменты, дерево, столярный станок, словом, обычный вид столярной мастерской.

Предчувствие какой-то тайны, зародившееся у меня в порту, теперь усилилось: в самом деле, казалось более чем странным, что простой столяр Иван Ефремов получал бы с острова Кубы какой-то, видимо, ценный груз, чуть ли не ящики, набитые серебром.