Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

Немец, попавший в концлагерь три года тому назад, называет себя «Мютцен ап». Он весь седой, но фигура у него поджарая, сильная – фигура спортсмена бегуна на длинные дистанции. Рассказывают, что он попал в лагерь как раз в ту ночь, когда фашисты праздновали какую-то годовщину. Они напились и под утро устроили избиение в двух бараках. В ту ночь они убили человек сорок. Тогда-то человек, которого звали Гуго Зоммерштерном, отказался от своего имени и фамилии: для всех – и для товарищей по заключению, и для охранников, и для их жен – «Мютцен ап» был лучшим полотером Берлина и его использовали в большом лагере все нацисты из охраны. Жены были в восторге – пол в их квартирах блестел, как лед на катке.

Именно «Мютцен апа» дал мне в помощь Генрих. Это было на третий день моей работы в кабинете шефа печати. За это время я умудрился сделать только «подготовительную» работу. Она заключалась в том, что я кое-как соскоблил воск с паркета примерно на двадцати квадратных метрах. А всего в кабинете их было никак не меньше шестидесяти. Очередной охранник из СА слушал объяснения Генриха и кивал головой. Генрих рассказывал ему такие небылицы про обработку паркета, что могло показаться, будто работа полотера стоит по крайней мере на уровне творчества Вагнера или Гёте.

За четыре часа «Мютцен ап» сделал половину всей работы: он соскоблил весь воск и отциклевал почти половину паркета.

Он не понимает по-русски. Как я ни пытался задержать его рвение – ничего у меня не получалось. Он смотрел на меня пустыми глазами и послушно кивал головой. Выслушав, он говорил: «Мютцен ап!» – и продолжал свою работу.

– Генрих, – говорю я, – к вечеру он натрет весь пол.

От Генриха чуть попахивает коньяком, он щурится и загадочно качает головой.

– Да, да, это ужасно, – говорит он, – просто ужасно…

Сейчас у нас обеденное время. Мы с ним отошли в сторонку и здесь беседуем.

– Что ты смеешься? – спрашиваю я его.

– Ну, видишь ли, дорогой, если не смеяться – так остается только плакать.

– Что-нибудь очень хорошее?

– О!

– С фронта?

– В общем – да.

– Не тяни душу.

Генрих поднимает руки к груди и разжимает кулаки:

– Я не тяну. Видишь – пусто…

– Ну хорошо, а что же с полом-то?

– Не с полом, а с паркетом. Пол – это иное. Наш друг Йоган мог бы тебе кое-что порассказать про штуку, которую ты столь легко называешь полом.

Я начинаю злиться.

– Ладно – говорю я, – только имей в виду, что сегодня к вечеру пол будет готов.

Генрих хохочет и поправляет меня:

– Не пол, а паркет, запомни же, наконец!

– Ты что, надо мной издеваешься?!

– Ого! Хотел бы я побольше таких издевательств!

– Ладно. В общем, я сказал тебе то, что должен был сказать.

– Не сердись. Всё очень хорошо. Иди и спокойно работай.

Работать с «Мютцен апом» мне все-таки не пришлось. Примерно часа через два ко мне подошел охранник из СА и увел вниз – в котельную. Там около печей суетился Генрих. Увидав меня, он вытер лоб рукавом и сказал:

– Давай-ка наладь здесь манометры, пока твой помощник доделает черновую работу…

– Хорошо.

– Поторапливайся, к вечеру надо закончить.

– Хорошо.

Когда Генрих с охранником ушли, откуда-то вылез истопник Йоган. Он, шатаясь, прошел мимо, икнул, увидел меня и остановился.

Я вытянулся перед ним по стойке смирно, Йоган смотрел на меня пьяными глазами и сдерживал икоту. А потом поднялся на цыпочки и, обняв меня единственной своей рукой, поцеловал в губы.

– Хайль Гитлер! – крикнул он и снова икнул.

Не выдержав, я засмеялся. Йоган погрозил мне пальцем и вышел, задевая плечами и рукой за все, что попадалось ему на дороге.

Генрих входит в котельную и плотно прикрывает за собой дверь.

– Видишь? – шепчет он, показывая мне глазами на небольшую дверь, обитую железом. – Через нее завтра мы выйдем на свободу.

– А как же радио? Сводки?

– Я получил только что указание центра.

– Как все это будет происходить?

– У меня есть ключ от двери.

– Йоган?

– Конечно, не Геринг.

Мы оба смеемся.

– Завтра с утра я его подпою снова и пробно затоплю котел. Будет тепло, и я уговорю его посушить здесь вещи. Так что пиджаками мы с тобой обеспечены. Это, – и он протягивает мне шапочку рабочего, который приписан к войскам СС, – спрячь в карман. Номера с брюк спорем утром. Кстати, держи это тоже, – он протягивает мне ключ от железной двери.

– Зачем? У тебя же есть.

– А если меня через десять минут застрелит парень из СА?

– Ну, может быть, все-таки не застрелит? – улыбаюсь я.

– Может быть, и не застрелит. У меня есть свой. И тем не менее запомни, куда мы должны идти: по Ханноверштрассе, до обувного магазина «Шуэхауз Эдвард Кобски унд К». Дом 62. Повтори.

– Ханноверштрассе, «Шуэхауз Эдвард Кобски», дом 62.

– Хорошо. Там у витрины мы должны стоять и ждать в четырнадцать ноль-ноль.

– Пароль?

– Это в кино пароли. И у плохих конспираторов. К тебе подойдет женщина и возьмет тебя под руку. Вот и все.

– Откуда она будет знать, что я – это я?

– Сегодня ты пойдешь наверх, в кабинет, который надо будет завтра натереть так, как ты натер сегодня кабинет пресс-шефа.

– Ясно, бригадир!

– Молчать, животное, скотина, вошь!

Мы снова смеемся.