Неизвестный Леонардо

Похожие мысли высказывает и Галилей в пьесе Бертольда Брехта (1898–1956):

Да, мы многое поставим под сомнение. И будем двигаться вперед не семимильными шагами, а со скоростью улитки. И то, что мы знаем сегодня, завтра мы сотрем с доски и не напишем снова, пока в следующий раз не найдем этому нового доказательства[172].

Философ и математик Джулио Джорелло разъясняет смысл фразы, вложенной Брехтом в уста Галилея: «В нескольких строках выражен весь скептицизм Карла Поппера в отношении ученых, занятых лишь поиском подтверждений своим выводам. Опровержение, напротив, продвигает науку вперед»[173].

Леонардо следовал в этом направлении и, к примеру, выдвигал много теорий работы сердца, пока не пришел к заключению, что это мускул, качающий кровь по артериям.

При изучении рукописей Леонардо становится ясно, что он обладал даром и навыками ученого, мышлением исследователя, стремлением определить действующие в мире законы, способностями аналитика и систематизатора. Кроме того, судьба была благосклонной к его научным занятиям и подарила ему ряд важных привилегий: в его историческую эпоху он жил в городах, достаточно свободных от религиозного фанатизма; был наделен живым воображением, не стесненным узами прошлого, которое охватывало все области жизни, развил в себе способность отражать свои наблюдения и знания в живописной форме; обладал даром слова, проявившимся в простом и ясном изложении.

При изучении наследия Леонардо, оставив без внимания случайно оставленные заметки, можно установить, что привычка вести регулярные записи появилась у него ближе к 1484 году. К сожалению, он очень редко помечал их датой, а его почерк почти не менялся на протяжении всей его жизни, отчего простое датирование записей становится довольно спорным занятием. Кроме того, распыление и уродование манускриптов коллекционерами после сомнительного сведения разрозненных листов под одним переплетом ставят перед исследователями огромные, порой непреодолимые преграды при попытке воссоздать течение мысли Леонардо. К тому же эпизодические появления отдельных рассуждений на страницах записных книжек привели к смешению различных идей с эскизами и чертежами.

На листе с черновиком письма можно обнаружить чертежи механизмов, пометки о предстоящих важных встречах или списки нужных Леонардо книг: наблюдения, результаты опытов, высказывания и тезисы выглядят беспорядочными и разрозненными.

Аугусто Маринони (1911–1997)[174] заметил, что переписка фра Людовико Давида (1648–1709?) с Людовико Антонио Муратори (1672–1750) отражает их «единодушное, глубокое разочарование» при непосредственном изучении рукописей Леонардо: «…они не ожидали найти такое месиво беспорядочных, разрозненных замечаний, часто фрагментарных и порой противоречивых. Они надеялись увидеть перед собой стройный, связанный текст, который можно было с большой для себя пользой изучить, а затем опубликовать». В свою очередь Джузеппе Мария Стампа (1666–1734) в письме к тому же Муратори от 27 февраля 1704 года, высказал свое мнение об Атлантическом кодексе: «Вдобавок скажу, что многие рисунки и чертежи выполнены грубо, пером, вопреки правилам… полны помарок и исчерканы, предметы изложены беспорядочно, слишком часто на одном и том же чертеже размещены лишние фигуры, порождающие несхожие утверждения»[175].

Леонардо сознавал, что в его рассуждениях порой недоставало ясности, и во многих его бумагах встречаются записи о необходимости навести в них строгий порядок. Во вступлении к Кодексу Арундела на начальной странице первой из девяти тетрадей, посвященных тяжести и движению, он написал:

Начато во Флоренции в доме Пьетро ди Браччо Мартелли, марта 22 дня 1508 года; книга будет беспорядочным изложением, извлеченным из многих бумаг (уже правленых), которые я здесь переписал в надежде расставить их потом по порядку по своим местам в соответствии с трактуемыми в них предметами, и, думаю, чем ближе я буду подходить к окончанию, тем чаще я буду повторять одну и ту же вещь несколько раз[176].