Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.

Он написал мне 9 псалмов, и я должна была ему повторять урок так безошибочно, чтобы не запинаться. «Нет, нет, дурно, – говорил он иногда, – вас следует наказать в угол». Эти псалмы писаны хорошим почерком, и я их берегу с его письмами, как сокровища. Он нам читал в Ницце у старухи графини Соллогуб «Тараса Бульбу».

Не раз вздыхал он о бедной Софье Михайловне и говорил: «Ничто не может быть ужаснее, как когда чувство встречается с черствым бесчувствием». Сцены между Софьей Михайловной и старой графиней были самые комические. Однажды она ей выговаривала, что у нее шляпы дурны. Софья очень хорошо отвечала, что у нее денег нет и она еще должна за эту шляпку marchande de mode (модистке [фр.]). «Экая беда, – ответ был, – tu ne retienne pas la salaire de l’ouvrier» («А ты не задерживай заработок работника» [фр.]). Владимир Александрович то и дело, что таскался в Меран волочиться за Duchesse d’Istrie, которая была еще очень хороша и весьма свободного обращения. Бедная Софья Михайловна все терпела молча, читала Библию и занималась детьми. Раз она мне сказала: «On dit que l’amour est aveugle; ce n’est pas vrai, mais il est indulgent et pardonne tout en voyant tout, en devinant tout» («Говорят, любовь слепа; это неправда: она снисходительна и все прощает, все видя и обо всем догадываясь» [фр.]).

Из Ниццы все потащились на север, я говела в Париже, Гоголь в Дармштадте. Мы съехались во Франкфурте. Он жил в Саксенгаузене y Жуковского, a я в «Hôtel de Russie», на Цейле. Несчастный сумасшедший Викулин в «Hôtel de Rome». Жуковский посещал Викулина всякий день, платил в гостинице и приставил к нему человека. Викулин пил, чтобы заглушить приступы своей болезни, и тем еще более раздражил свои нервы. После визита в «Hôtel de Rome» Жуковский приходил ко мне и рассказывал все старые, мне известные анекдоты. В особенности он любил происшествие Jean Paul Richter у герцога Кобургского. «Знаем, знаем», – говорили мы. Гоголь грозил ему пальцем и говорил: «А что скажет Елисавета Евграфовна, когда я скажу, какие гадости вы рассказываете?» Жену Жуковского приводило в негодование, когда он врал этот вздор.

Я разбирала свои вещи и нашла, что мой portefeuille, capo d’ôpera (портфель, образцовое произведение [фр.]) английского магазина, был слишком велик, и, купив себе новый, маленький, у жида на Цейле, предложила Гоголю получить мой в наследство. «Вы пишете, а в нем помещается две дести бумаги, чернильница, перья, маленький туалетный прибор и место для ваших капиталов». «Ну, все-таки посмотрим этот пресловутый portefeuille». Рассмотрев с большим вниманием, он мне сказал: «Да это просто подлец, куда мне с ним возиться». Я сказала: «Ну, так я кельнеру его подарю, а он его продаст этому же жиду, а тот всунет русскому втридорога». – «Ну нет! Кельнеру грешно дарить товар английского искусства, а вы лучше подарите его в верные руки и дайте Жуковскому: он охотник на всякую дрянь». Я так и сделала, и Жуковский унес его с благодарностью. Гоголь говорил мне: «У меня чемодан набит, и я даже намереваюсь вам сделать подарок». Тут пошли догадки. Я спросила: «Не лампа ли?» – «Вот еще что! Стану я таскать с собой лампу. Нет, мой сюрприз будет почище» – и принес мне единственную акварель Иванова. Сцена из римской жизни. Купец показывает невесте и ее матери запястье и коралловые украшения. Плотный купец в долгополом гороховом сюртуке, сзади даже отгадывается выражение его лица. Невеста опустила руки и смотрит смиренно, трастеверянин длинного роста, он выглядит глуповато, он в ботфортах с накинутым черным плащом. Писано широкой кистью и élégamment (изящно [фр.]). Кажется, он не накладывал краски для эффекту. Я подарила эту акварель Великой Княгине Марии Николаевне, она очень обрадовалась и сказала: «Это будет мой подарок Саше. У Государя есть альбом с произведениями лучших акварелистов, но эта всех лучше, и ему, главное, будет приятно, что это русская акварель». Я очень рада, что так распорядилась. У меня могла ее украсть моя дочь Ольга Николаевна: она все забирает, бережет, после не отдает. У нее ведь альбом со стихами Пушкина, Вяземского, Плетнева, графини Ростопчиной и Лермонтова. Меня в Калуге очень рассердил священник Петр Степанович, уроженец владимирский, который мне сказал: «Вас в Калуге боятся, потому что Лермонтов вам писал: „Но, молча, вы глядите строго“» и т. д.