Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.

– Это совершенно верно, – прибавил Государь, – это было сказано очень хорошо, очень разумно, очень практично.

Государь так хорошо, так просто говорит; это тоже отлично сказано. Наш разговор заинтересует Сверчка; я для него, раньше чем ложиться спать, записываю все это.

* * *

Вчера вечером я привела Виельгорского на «чердак». Он читал у Ее Величества. Она была утомлена и рано отпустила нас. У себя я застала Асмодея, сына Андрея и друзей. В ожидании моем благородная компания никогда не скучает. Они заставляют Марью Савельевну рассказывать анекдоты про Императрицу Елизавету Петровну и Екатерину Великую, так как Марья Савельевна много знает из прошлого. Ее бабушка была доверенным лицом у Чоглоковой, статс-дамы Екатерины в то время, когда она еще была Великой Княгиней. Мать Марьи Савельевны служила у Императрицы Екатерины. Ей покровительствовала Марья Саввишна Перекусихина (1-я камер-фрау Императрицы Екатерины). Она знавала Храповицкого. Перекусихина даже была крестной матерью Марьи Савельевны. В. говорит, что записки Перекусихиной сохранились в семействе К., которые их не показывают. Они должны быть искренни! Асмодей объявил, что никакая мать не разрешила бы их читать своей дочери. Он спросил меня про историю с померанцевым деревом[149], рассмешившую Искру до слез. Затем он просил меня рассказать, что произошло в утро казни пяти декабристов и о моем разговоре[150] с Государем про моего дядю Лорера. Это очень его поразило. Пушкин прочитал нам стихи, которые я и передам Государю, когда они будут переписаны, а пока он кругом нарисовал чертиков и карикатурные портреты. Я никого не встречала, кто бы придавал себе меньшее значение. Он напишет образцовое произведение, а на полях нарисует чертенка и собственную карикатуру в виде негра, в память предка Ганнибала. Я спросила его: отчего он назывался Ганнибалом? Он ответил: «В память Пунических войн».

* * *

Пушкин навестил меня с Хомяковым и спросил, могу ли я повторить недавний разговор о Гёте и Константинополе. Я согласилась, но попросила Хомякова не повторять его нигде. Пушкину я могу передавать, что говорит Его Величество, тем более что Государь беседует с ним очень откровенно. Хомяков обещал хранить молчание, и я повторила то, что Гёте сказал о греках и о Константинополе (или, вернее, Византии). Затем Хомяков говорил о славянских народах и сообщил мне о них интересные вещи. Я знаю, что Жуковский дает деньги на образование одного черногорского студента и просил меня устроить сбор пожертвований в пользу одного сербского студента[151]. Я узнала много нового про южных славян, про их владыку, их поэзию.

Говоря о Византии, Пушкин сказал:

– Существует три города, принадлежащие всему христианству: Иерусалим, Константинополь и Рим, и они не должны бы принадлежать ни одному государству в отдельности. Для евреев, как для христиан и даже для мусульман, Иерусалим является городом священным перед всеми остальными; для одной части христиан Рим составляет религиозный центр, а для другой – Константинополь. Собор Святой Софии – один из древнейших христианских соборов.

А между тем эти три города обагрялись кровью с самого дня, когда божественная кровь потекла по кресту, и есть основание полагать, что владение этими тремя городами еще причинит войны, раздоры и ссоры. Эта война окончится, когда церкви перестанут ссориться. Надо надеяться, что собор Св. Софии будет возвращен христианам и что он примирится со Св. Петром, а также что к тому времени Иерусалим уже не будет турецкою провинциею. Ни один из этих городов не представляет собой политической столицы. Знаете ли вы пророчество: «Когда Рим падет, миру придет конец».

Хомяков отвечал:

– Ссоры между двумя Римами были причиной неуспеха крестовых походов; другою ошибкою было создание иерусалимского короля.

Затем Пушкин говорил о своей кавказской поэме Галуб. Он хочет изучить характер мусульманина, принявшего христианство. Он говорит, что единственное средство цивилизовать край – это ввести там христианство, так как вся война горцев с нами не что иное, как война религиозная[152]. В Персии и на Кавказе появились две новые секты[153], очень фанатичные. В Тифлисе шииты и сунниты постоянно режут друг друга.

К этому Пушкин прибавил:

– У них тоже два Рима: Мекка и Кербела. Я теперь прочитываю Коран, чтобы понять, что должен забыть мой Галуб, чтоб стать христианином.

Пушкин меня сильно поразил. Он остался у меня после ухода Хомякова и опять говорил о Константинополе. Он ненавидит Византию и сказал:

– Она удачно названа (Bas-Empire – подлая империя [фр.]): они (греки) погибли по своей собственной вине. Они призвали турок против христианских славян; это мерзость.