Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.

Довольно занимательный вечер при дворе. Приехал Красинский. Он всегда рассказывает смешные истории с самым невозмутимым видом. Вчера он говорил Императрице о Казерте и уверял, что там в саду есть такая большая магнолия, на которой в одно время было 60 000 цветков.

Императрица усмехнулась и со своей тонкой улыбкой сказала:

– Удивительно! Кто же считал их?

– Это было поручено целому полку, и он двадцать четыре часа простоял около дерева, – ответил Красинский.

Императрица засмеялась и попросила Красинского рассказать еще что-нибудь.

– В ваших рассказах всегда есть что-то непредвиденное, и вы обладаете удивительной находчивостью, – сказала она.

Все другие молчат и спят с открытыми глазами. Р. даже храпит. П. К., М. П., В.О. и М.В. не раскрывают рта. Т. говорит только о своих подвигах, рассказывает всегда о самом себе и врет гораздо больше Красинского, только не так умно. Княгиня Д.Р. уверяла, что во время его рассказов она умирала от тоски на медленном огне и жаловалась на него покойному Государю.

Мой дед Ц.[155] лгал так же, как Красинский, с таким же спокойствием, с тем же апломбом, так же непоколебимо и неожиданно. Императрица заставляла меня передавать ей его рассказы, они занимали ее.

Прощаясь с Красинским, Императрица сказала ему:

– До свидания, барон Мюнхгаузен. – Затем она обратилась ко мне: – Он умный и очень честный и, по крайней мере, старается занимать нас; никогда не сказал он ни про кого дурного слова, как многие, которые только то и делают, что сплетничают.

Моего двоюродного деда можно только сравнить со знаменитой герцогиней де Леви, когда с ней говорили о генеалогии: «Герцогиня, мы слышали, что вы происходите от Левия, сына Иакова». Она принимала скромный вид и отвечала на это: «Да, правда».

Подобные вещи казались совершенно обыкновенными вольтерианцам прошлого века, хотя в то же время и не встречалось чванства выскочек или заносчивости богачей. Если гордились предками, то такими, которые принесли пользу, а не только набивали себе карманы.

Раз об этом говорили при Великом Князе Константине Павловиче, и он очень удачно сказал: «Я охотно допущу чванство разбогатевших людей с условием, чтобы дворянские грамоты были заменены банковыми билетами и чтобы вместо noblesse oblige говорили richesse oblige (положение обязывает… богатство обязывает [фр.])».

Я рассказала это Пушкину. Он был в восторге.

* * *

Я сделала визит старушке X. Она была очень в духе и рассказывала мне истории из доброго старого времени. Оказывается, что Императрица Елизавета ввела шифры, раньше для военных, а потом отменила их и дала их своим четырем фрейлинам. Императрица Екатерина создала портретных дам, и первою из них была кн. Дашкова. M-me X. не любила ее. Она мне сказала: «Эта президентша академии считала себя знаменитостью, а Лев Нарышкин подсмеивался над ней». Говоря со мной о смерти Петра III, которую она помнит, она сказала: «Сознайтесь, милая, что это была несчастная случайность». Затем она спросила меня, что я думаю о Фуссадье и Димсдале[156]? Я ответила, что никогда не слыхала о них. Она тогда объяснила мне, что это два врача, служившие при Екатерине и умершие уже лет 50 назад. Они приехали ко двору еще раньше докторов Гендерсона и Роджерсона, и Димсдаль был другом банкира Сутерланда, подарившего собаку Екатерине. Добрая старуха думает, что мне сто лет, и очень удивлена, что я не знаю всей этой истории. Она говорила мне о кн. Moustache[157], о «военной тетушке» и кн. Черепахе[158] и дала мне понять, что они были не так красивы, как она, и гораздо старше ее. Кн. Голицына была в Париже, когда король вернулся из Версаля. Кто-то спросил m-me X., что она думает о проекте поставить колонну в честь Императора Александра. Она рассказывала нам, что Пушкин уже «одурачил ее по этому поводу». Он сказал ей, что колонна будет держаться собственной тяжестью, а не цепями. X. не верит этому, находя это невозможным и очень опасным; она заявила, что никогда не проедет по площади, а то колонна упадет и задавит ее. Граф Моден разуверял ее и указал на Вандомскую колонну в Париже. «Прекрасный пример! – вскричала она. – Французы – обманщики, они создали великую революцию, они обезглавили короля и сделали императором узурпатора, генерала Бонапарта».

Вечером Моден рассказал все это Императрице. Государь показал нам рисунки, сделанные для памятника. Он в восторге от памятника Фальконета (статуя Петра Великого).

Я сопровождала Государыню к кн. Мусташ[159]. Она была именинница. Ее Величество спросила ее о здоровье. Она вздохнула:

– Все больна из-за этих проклятых французов; я была так поражена, когда они увезли королевскую семью из Версаля, что выкинула и до сих пор еще не оправилась.

В карете Государыня сказала мне:

– С тех пор как я знаю кн. Голицыну – она всегда отвечает мне одно и то же; она забыла, что почти все ее дети родились после этого эпизода и что она уже достигла почтенного возраста.