Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.

– А я, – заворчала старушка С., – с Аустерлица и Эйло, – пятью годами раньше вас и выиграла два сражения.

– Я знаю, что вы достаточно стары, – ответила графиня Л., – и могли перейти Рубикон (она хотела сказать Рымник, но не знает географии) с Суворовым и Юлием Цезарем. Может быть, вы переходили и Прут с Петром Великим? В таком случае проходите раньше меня.

– И пройду, – воскликнула m-me С., – а вам советую поучиться географии.

И она вылетела, как бомба.

* * *

Вчера я была у Карамзиных и рассказала сцену между двумя генеральшами. Пушкин и Мятлев сейчас же изложили ее стихами. Пушкин сделал рисунок, обе дамы вышли очень похожи. Софи К. хотела спрятать эти глупости, но сама Карамзина приняла свой обычный гордый вид и безжалостно сожгла все. «Довольно сплетничать, – сказала она, – я не хочу, чтобы это разносилось. Господа! Дайте мне честное слово, что вы не будете повторять импровизации П. Рассказывая их, вы оказываете ему плохую услугу».

Пушкин поцеловал ей руку и поблагодарил ее. Они все обещали, но исполнят ли обещание? Они цитируют его вкривь и вкось; все глупости в стихах и прозе, которые ходят по рукам, приписывают ему. Некоторые это делают только для того, чтобы показать, как они интимны с Пушкиным, другие из злобы или по глупости; только не Мятлев, он обожает Сверчка. Я знаю, что он сказал раз Государю:

– Отвратительные стихи, рассердившие Х.Х., принадлежат мне; Пушкин в них ни при чем.

– И не тебе также; стихи слишком глупы, – сказал Государь, улыбнувшись.

Пушкин сказал мне, что начал историю «великих государей». По совету Полетики он напишет ее в стихах. В ней будут: Фридрих Великий, его диалоги, ссора с Вольтером и отцом; Христина Шведская, Карл XII, английские Георги, Август Саксонский, французские и наваррские короли.

– Эго будет не для вас; ни одна мать не даст этой книги дочери.

Пушкин смеялся, как ребенок; затем он прибавил:

– Я прощаю слабости, но только в том случае, если человек оставил своей стране что-нибудь. Как знать, каждый ли справился бы с этой «ужасной ролью», если бы был призван на нее! В сущности, одно будущее все решает. Но я вам скажу, что Гамлет прав: в состоянии Дании есть что-то разлагающееся; свет сбился с пути. Существует первородный грех, и великая революция не настолько исправила свет, как уверяют. Знаете, в чем наш общий недостаток? Мы все слишком язычники! Вот в чем первородный грех. А между тем «мы все крещеные», как говорит Дидоне Эней в «Энеиде» Котляревского. Какой оригинал!

* * *

Государь поехал в Москву, чтобы успокоить народ[168]. Императрица была очень испугана и умоляла его не подвергать себя такой опасности. Она показала ему на детей.

– Вы забываете, что 300 000 моих детей страдают в Москве, – сказал Государь. – В тот день, когда Господь призвал нас на престол, я перед своей совестью дал торжественный обет исполнять мой долг и думать прежде всего о моей стране и о моем народе. Это мой безусловный долг, и вы с вашим благородным сердцем не можете не разделять моих чувств. Я знаю вы одобряете меня.

– Поезжайте, – сказала Императрица, заливаясь слезами.

Мы в карантине, в Петергофе. Видим только двор. Арендт[169] не думает, чтобы холера (cholera morbus) была заразительна. Это эпидемия, свирепствующая в Индии. Рюль[170] считает ее заразительной. В сущности, никто ничего не знает. Государыня запретила нам есть фрукты и пить холодное молоко и ледяную воду. Каждый день нас посещает Рюль. Мы страшно беспокоились. Наконец Государь вернулся из Москвы. Затем, несмотря на карантины, болезнь появилась и в Петербурге. Начались беспорядки; народ думал, что его отравляют. Даже убивали докторов. Его Величество сейчас же отправился в город, по своей привычке, в самый центр опасности. Когда он вернулся, кучер рассказывал нам все, что произошло на Сенной. Громадная толпа рычала. Государь въехал в коляске в самую толпу, встал и заговорил с народом. Он сказал, что вместо того, чтобы убивать докторов, принесших себя в жертву, надо молиться. Он говорил спокойно, мягко, не возвышая голоса, и успокоил их. «Они были точно сумасшедшие, – рассказывал кучер, – я так боялся за Государя». На одном конце площади кричат, с другого успокаивают крикунов: «Молчите! Он говорит! Слушайте его!» Наконец Государь снял фуражку и перекрестился. Толпа с крестным знамением упала на колени. Тогда мы уехали. Государь, увидев, что я побледнел, подумал, что я болен. Он стал меня расспрашивать, и я признался ему, что у меня душа ушла в пятки. Он улыбнулся и ответил мне: «Умирают только один раз, они напугались, и страх сделал их жестокими к докторам».

* * *

Станислав Потоцкий умер от холеры в два дня[171]. Их Величества очень жалеют его; он был такой хороший человек.

Наконец мы переезжаем в Царское. Холера в Польше. Письма от моих братьев проколоты и окурены. Сегодня вечером курьер привез письма. Государь рассказывал о холере и о чуме 1828 и 1829 годов, о чуме 1813 года в Одессе и о самоотвержении герцога Ришелье.