Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.

Полетика. Это клевета. Он родился таким слабым, что его только и поддерживали портвейном – единственное вино, которое он пил. Последние годы жизни он стал пить больше, но его голова всегда была ясна. Я знал его. Он уже четырнадцати лет поступил в университет, двадцати пяти – был первым министром, двадцать лет управлял страной и умер сорока семи. Пьяница не мог бы сделать ничего подобного. Это был человек безусловной честности и великий гражданин.

Пушкин. Прекрасный образец патриота. Магенис[236] говорил мне, что он был совершенно равнодушен и к почестям и к деньгам. Это был настоящий государственный человек.

Вяземский. Матусевич рассказывал мне, что и Фокс и Шеридан очень много пили.

Полетика. Это правда. Фокс был игрок и человек очень распущенный. Ни в нем, ни в Шеридане, ни в Бёрке, который был так красноречив, не было правительственных способностей Вильяма Питта. Это исторический факт; Питт – самый замечательный человек своей эпохи, а в своих экономических идеях гораздо выше своего знаменитого отца, хотя лорд Чатам был тоже великим государственным человеком.

Вяземский. Люди, как Чатам и Питт, очень редки. Про них можно сказать, что одна сторона их красноречия заключалась в самом их характере.

Пушкин. А что вы думаете о знаменитом министре Болингброке?

Полетика. Это человек способный, мыслитель и писатель. Его обвинили в измене только потому, что он отправился во Францию повидать Стюартов. В этом обвинении много партийного пристрастия и религиозных причин: англичане признали королем голландца, который согласился царствовать с ограниченной властью, а у Болингброка были иные взгляды на королевскую власть. Тогда не существовало религиозной свободы, а Болингброк, при своем широком уме, допускал ее, он написал «Опыт религиозной философии». В Англии между политическими деятелями всегда были писатели. Кроме Бэкона были Шефтсбери и Болингброк, – это самые известные. Со времени Генриха VIII у англичан было много очень любопытных политических процессов и много замечательных голов было отрублено. Канцлера Кларендона обвинили в государственной измене, точно так же, как и Болингброка, и даже Мальборо был одно время под арестом. Питт – хотя и был тори, но был очень либерален. Его особенно интересовал экономический вопрос, а это главный вопрос в Англии.

Вяземский. Адам Смит и общественное богатство…

Полетика. Да, Адам Смит… Питт оставил ученика – Каннинга и другого, помоложе, – Роберта Пиля; у него взгляды государственного человека, как и у Каннинга, как и у Грея; но никогда им не быть ни Чатамами, ни Питтами.

Вяземский. Мне говорили, что Питт относился очень недоверчиво к Талейрану. Происходило ли это от патриотизма или торизма или из христианских взглядов, так как Талейран был расстриженным епископом?

Полетика. Питт никогда не уважал проныр и политические плутни; он сам был такой бескорыстный. В Лондоне говорили, что Талейрана можно было подкупить. Лорд Гренвилль также не доверял ему. Англичане не хотели подкупать этого эмиссара. В Англии дипломат ничего не добьется пронырством, ему необходимо заставить уважать себя, – тогда он будет иметь успех; необходимо быть прямым, тогда с ним будут считаться и почитать его, и это завоевывает англичан скорее всяких тонкостей и уловок.

Пока они говорили, я сосчитала всех, кто составлял парламент: здесь были еще: Крылов, Владимир Одоевский и Александр Тургенев. Я сказала Пушкину:

– Вас, как греческих мудрецов, – семеро.

– We are seven (нас семеро [англ.]), – ответил он, – пять арзамасцев, один меломан – потомок Рюрика[237] и один московский славянин – ваш поклонник, Дева-Роза[238]. Мы будем сейчас беседовать о всеобщей литературе.

Московский славянин сказал:

– Главным образом о нашей.

Пушкин. О нашей? А ты разве находишь, что у нас уже есть полная литература? Что ты называешь этим именем?

Хомяков. Ломоносова, Державина, Фон-Визина, Карамзина, Жуковского, Крылова, Батюшкова, Грибоедова… наконец – тебя…

Пушкин (смеясь). Очень благодарен! И меня также? Но это еще не составляет полной литературы. Я называю это другим именем: это горсточка писателей, в которых я признаю гений, талант… Ломоносов был даже научный гений, он – наш первый университет…

Хомяков прервал Пушкина:

– Это отлично сказано… Одобряю… Продолжай.

Пушкин. У прочих был талант. Грибоедов стал бы нашим Мольером, но его цель была гораздо возвышеннее, гораздо патриотичнее, чем у Мольера. Карамзин был творцом; он открыл нам смысл нашего прошлого. Ты знаешь мое мнение о Фон-Визине, о Крылове, о Рылееве, о Батюшкове, которого я так много учил наизусть, о Жуковском – моем учителе.

Жуковский что-то проворчал, а Александр Тургенев сказал:

– Он так скромен, что покраснел… Пушкин! пощади его скромность.

Все засмеялись, а Пушкин продолжал: