Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.

Пушкин. Так ты думаешь, что византийцы, то есть греки и латиняне, ничего не дали России – если даже наша почвенная словесность и иная? Ты ошибаешься. К нам проникло множество языческих легенд. Во всех европейских государствах почвой были легенды – например легенды друидов у кельтов, и, точно так же, как и на Востоке, и в Греции, эта литература является сначала религиозной, а затем уже становится эпической. У скандинавов, у готов, у англосаксонцев, у славян, у иберийцев, у тевтонов – у всех них основа одна и та же, у всех этих народов были или барды, или скальды, или бояны. Эта-то общая почва вместе с религией и создала поэзию, как, например, в Греции.

Полетика. Вместе и с историческими событиями: из них вышла эпическая поэзия. Латиняне – это греки, этруски, финикияне, троянцы, смешанные с грубым народом Лациума. И даже у них Греция всегда господствовала.

Хомяков. Вы, значит, предполагаете, что все народы подражают?

Пушкин. Они заимствуют и сочетают, более или менее удачно, свою почву с почвой других народов.

Хомяков. Следовательно, ты отрицаешь нашу оригинальность.

Пушкин. Нисколько. Оригинальность лежит в родной почве и в приемах слияния ее с чужою почвою. Вот в чем настоящая оригинальность. Это как относительно христианства. Оно иудейского происхождения, так как заложено в Библии, без которой Новый Завет не имел бы исторической основы. Ты не можешь этого отрицать.

Полетика. Вот, Хомяков, вы и побеждены!

Хомяков. В нас больше евангельской братской любви, чем на Западе.

Пушкин. Может быть; я не мерил количество братской любви ни в России, ни на Западе, но знаю, что там явились основатели братских общин, которых у нас нет. А они были бы нам полезны.

А. Тургенев. Я думал, что будут говорить о литературе, а говорят о богословии.

Пушкин. Вернемся к музам!

А. Тургенев. Пушкин! Какая, по твоему мнению, разница между французскою литературою и английской?

Пушкин. Она бросается в глаза. Гуманизм сделал французов язычниками, и они взяли от древних их худшие недостатки – особенно от латинян, времен их упадка, и от некоторых греков. Непристойность средневековых людей была только в грубости, свойственной их эпохе, довольно варварской в смысле нравов; они были неприличны, как некоторые английские писатели, как неприличен Мольер. Но со времени Рабле, который в своей gauloiserie (вольной шутке [фр.]) доходит до последней степени неприличия, – французы усвоили себе такие приемы, которые попирают всякое приличие не только в словах, но и по существу. Англичане стали гуманистами гораздо раньше французов. Магенис говорил мне, что король саксов Альфред был поэтом и сам переводил и приказывал переводить произведения древних. Несмотря на это, английская литература осталась христианской. Одно время в ней появилось языческое направление, когда они – во времена Карла II – стали подражать французам. Но это продолжалось недолго. Магенис дал мне очень любопытную книгу Мильтона – его юношеское произведение, совершенно греческое, ибо он был великий гуманист.

Полетика. Я полагаю, что вы говорите о драме Комус, которую играли перед королем Карлом и Марией-Генриэттой.

Пушкин. Да. Я совсем не знал этой лирической драмы; Магенис объяснил мне, что нимфа Сабрина – это река Северн; эта драма – аллегория, очень интересная, потому что Мильтон тогда только что вышел из университета и не был ни пуританином, ни республиканцем. Этот «Комус», апофеоз чистоты, представляет памфлет против чувственности. Впрочем, и Спенсер написал одно прекрасное произведение, где героиня Уна, девственница, укрощающая льва, а ведь это было во времена, когда нравы не были очень чисты и строги.

А. Тургенев. Ты забываешь великий век во Франции.

Пушкин. Я не забываю ничего; я помню Расина и Корнеля, точно так же, как помню Port Royal, Фенелона, Боссюэта, Жана-Батиста Руссо и Малерба. Но ведь если есть Великий Кир, то есть и Скаррон, и сказки Лафонтена, и я даже нахожу, что грубость лучше, чем изящная непристойность. В XVIII веке становились все более и более язычниками; даже англичане, подражавшие французам и так восхищавшиеся ими, стали изящными язычниками; впрочем, их немного. Романисты, как Фильдинг и другие, иногда неприличны, но нисколько не развратны.

Жуковский. Греки также не стесняются в грубых выражениях.

Пушкин. В сатирическом театре. Но они не дошли до таких тонкостей, как латиняне; ведь развращенность под видом изящной утонченности является обыкновенно с упадком поэзии. Мифология наполнена очень двусмысленными вещами, и французы – хотя и христиане – взяли их от древних.

А. Тургенев. Не надо забывать и французских моралистов.