Некоронованный

На смену безжизненному великолепию северного течения пришел кошмар. Хэлгон что-то пытался говорить про непогоду января и бури февраля (если доживем), но его слов почти не слышали. Отчасти потому, что не отпускало ощущение, что Север разгневан на них: не захотели ни жить на острове, ни умирать в прекраснейших местах, так получите то, что сами выбрали! А отчасти по гораздо более простой причине: тишина окончилась.

Ветер почти не переставал, иногда достигая такой силы, что передвигаться по льдине можно было только ползком. Делать это приходилось каждый день: надо было расчищать вход в палатку, надо было осматривать трещины. Как ни закрыты были лица, кожу на щеках словно ножом резало.

О разводьях лишь вспоминали. Сейчас они шли в огромном ледяном поле – словно несколько вражеских армий сошлись в битве, но не покидая своих крепостей, и вот не пешие и конные рубятся, а стены и башни штурмуют друг друга. Грохот торосов – то дальний, то ближе – был слышен почти каждый день. И почти каждую ночь, что еще страшнее.

Было решено назначать на ночь пару дозорных. Мало ли что. Все понимали, что вряд ли (если только сторожит не эльф) ночью разглядят какую-то беду, так что нужен дозор для другого: чтобы остальные могли довериться им и спать.

Трещина медленно, но верно отделяла от них один из складов. С запасным домом пришлось проститься, а вот мороженое мясо в сравнительно тихий день перетаскали. Но где-то пошел гул сжатия льдов, из трещины выплескивалась вода, меховые сапоги промокали, а неосторожное движение означало падение и уже совсем мокрую одежду. Верхней дали застыть ледяным панцирем, а нижнюю осмелились просушить.

Это был их первый костер за полтора месяца.

Сжатие. В этом слове звучал приговор.

В час затишья Рибиэль стал спрашивать Хэлгона, почему всё так опасно сейчас, когда вокруг льды и льды, ведь они же не ударяются друг о друга; и нолдор повел их к огромному куску льдины, вставшему ребром: два ледяных поля сдавили его с разных сторон. Жуткое и величественное воплощение медленного гнева белых громад.

Насколько их льдина сильнее своих противников? От нее отколются куски, которые встанут вот так? Или она будет побеждать? Перед человеком проигравший становится на колени; здесь, в царстве мороза, поверженный вставал на дыбы.

День выдался ясным и солнечным, прям март, а не февраль. В Арноре это называлось бы редкостным морозом, здесь – несвоевременной жарой. Кто разделся до нижней рубахи, а кто снял и ее, подставляя тело солнцу. Эльф хмурился: это высокое, чистое и звонкое небо было опаснее пурги.

О борьбе и прочих развлечениях не было речи. Осматривали льдину. За этот дрейф она уменьшилась не более чем на треть, восточный склад был потерян, хотя пока еще рядом, но это до первых разводьев. Впрочем, склада там уже нет; и дунаданы шутили, что дом они белым мишкам подарили, а вот мяса не оставили, жадины.

Лучше всего дело обстояло с северным складом. Да и в центре неплохо.

Стоит перебираться заранее или нет? Где риск меньше – в центре или на северном? Все смотрели на Хэлгона, он разводил руками и как никогда за обе жизни жалел, что не прошел с Эльдин Хэлкараксэ.

Аранарт велел переносить южный склад в центр, западный – на север.

К вечеру стало резко холодать. Снова позалезали во второй и третий слой меха… не помогало. Мороз загнал их всех в палатку.

Спать не ложились. Дурное предчувствие потрескивало в воздухе, как тот самый шепот звезд в Гурут Уигален. Не нужно быть эльфийским мудрецом, чтобы понять: днем теплынь, ночью сильный мороз – что угодно разломится.

И что неугодно – разломится тоже.

Льдина под ними дрожала, скрипела; скрежет, где-то далеко словно таран бил в ворота.

Хэлгон вошел в палатку и сказал:

– Трещина проходит рядом с нами.

Перенести успели многое. Дорожные мешки, спальные мешки, запас мяса… Трещина не разошлась, но края ее ходили вверх-вниз. Это значит – льдина пополам.

Днем раздался новый гул – звук, который они уже узнавали безошибочно. Где-то опять сжимало льды. Пока еще далеко.

Пока.

– Прочь! – закричал нолдор тем, кто был в старой палатке (как быстро ее стали называть «старой»!). – Бросайте и бегите.

Сам он сделал прямо противоположное – перескочил через трещину к ним.

Края льда колыхались и крошились. Одно неверное движение – ты попадешь между этими ледяными жерновами и тебя расплющит. Чтобы перепрыгнуть, надо было подгадать миг, когда края хоть как-то выровняются. Хэлгон чувствовал его, кивал дунадану: давай! – и тот с разбега перепрыгивал.

На старой льдине остался только нолдор. Но вместо того, чтобы перепрыгнуть трещину, он побежал к палатке, скрылся в ней. Докричаться до него сквозь грохот и скрежет льда не было ни малейшей надежды, оставалось лишь ждать, пока он изволит сделать то, что задумал, и появиться.

Его не было совсем недолго, но когда на твоих глазах крошится твердейший лед и неподвижное ходит ходуном, то мгновения растягиваются безумно.

Хэлгон выскочил с каким-то объемным темным свертком, перебросил его через хищную ледяную пропасть, сделал рукой знак – отойдите, разбежался и легким прыжком перелетел к своим.