Некоронованный

– Помоги ему, Риан, – не слушая нолдора говорил Голвег. – Я лучше других знаю, что он сделал, и прав он был, да, а только… и-эх, я-то помню его человеком!

– Я… – голос молодой женщины дрожал, – я не гожусь ему в жены. Ему нужна другая. Сильная, решительная, мудрая…

– Кхх! – ответствовал Голвег на сию тираду. – Ты только при нем эту глупость не брякни.

Эти три недели Риан запомнила на всю жизнь как самое жуткое время. Даже голодные и страшные зимы войны отступили: бедствиям, которые были в детстве, когда мама рядом и от всего защитит, не сравниться с сегодняшним днем, когда она одна перед всем миром, беззащитная и словно нагая.

Голвег был занят с утра до вечера. Где разместить гостей, чем их кормить эти дни – он говорил об охотах и охотниках, о столах, которые надо будет сколотить, чтобы хватило всем, о том, кто сколько с собой припасов взял и как тяжело, что свадьба весной, он говорил и говорил… пещеры, в какую сколько гостей может поселиться и какие надо подготовить, чтобы… он делился по вечерам этими бесконечными заботами, с утра уходил, иногда даже вставая раньше нее, а вечером – радостно или озабоченно – снова о мясе, постелях, браге, мешках муки, яблок, еще чего, новых столах… еще немного, и Риан эти «мешки столов» начнут сниться!

Но это были всего лишь хлопоты перед большим праздником. Да, необычно большим, и потому необычно хлопотные. Да, для Риан, по-прежнему возящейся с малышами, прибавилось дел (здешние хозяйки были заняты с темноты до темноты, а многие из тех, что пришли ранними гостями – помочь – тоже брали с собой детей в твердой уверенности, что найдется кому за ними присмотреть), но эти обыденные дела всего лишь не оставляли ни мига вздохнуть целый день, это было тяжело, да, но – ничего страшного.

Ужасным было другое.

Недели не прошло с того как явился, чтобы на следующий день снова исчезнуть, эльф, когда это прозвучало впервые:

– Мама, мама, – звонко голосила девочка лет десяти, – а где невеста Арамунда?

И через миг, самым горьким разочарованием за прожитые годы и на десятилетия вперед:

– Эта-а?..

Риан никогда не считала себя красавицей. В прежние годы подруги, стремясь выдать ее замуж, наряжали ее и говорили ей, что она хороша. Да, она не дурнушка, но… она знала, что в ее внешности нет ничего особенного. Разве что волосы красивые, если она их распустит (что с Матушкой бывало редко, неудобно же). Привычно. Необидно.

Сейчас ей хотелось взять зимнюю шаль и завернуться в нее так, чтобы только глаза видны. Все до одного пришедшие на свадьбу шли посмотреть на нее. Наивные дети не скрывали удивления, а те, кто тактично молчал… недоумение, досада, изредка ревность, и в самом лучшем случае – «что ж, Аранарту виднее». Хотелось выплакаться, выговориться хотя бы… но кому? мамы давно нет в живых, Голвегу? – не успеешь вставить слова между очередными «мешками» и «пещерами», Ненет? – нет, признаться ей в своей слабости Риан не могла. Лучше молча терпеть.

Да, она не красавица. Но вождь выбрал ее, а она до той встречи на кроличьем лугу и не подозревала даже, что его можно любить.

Но как ни тяжело было день за днем становиться разочарованием всего Арнора, и это было не самым страшным.

То, что касалось только ее и Аранарта, то, о чем женщина промолчит даже с самыми близкими, это в одночасье стало известно всем. Об этом молчали, да, но все же понимали, отчего вождь предпочтет придти позже, но справить свадьбу в тот же день… все молчали, но это многозначительное молчание, изредка нарушаемое одной и той же фразой «ну, Арамунд – бык и есть», молчание уважительное у старших и восторженное у тех, кто помоложе, это молчание заставляло Риан заливаться краской стыда, даром что она ни в чем не виновата.

Она чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение, и это было кошмаром.

Ее поздравляли, приносили подарки – друзья, знакомые и даже совершенно незнакомые ей люди – а ей хотелось забиться в самый дальний закуток кладовой, и чтобы никто, никто, никто не нашел ее, пока Аранарт не придет!

Оставалась еще неделя мучений, когда вернулся эльф. Голвег, по обыкновению, пребывал в пяти местах разом, так что искать его не было ни малейшего смысла, о чем Риан и сказала Хэлгону. Она говорила совершенно спокойно и точно знала, что ничем не выдает своего состояния. Вот только эльф спросил ее:

– Что, госпожа моя?

От простоты этих слов, а еще больше от того тона, которым они произнесены, Риан вдруг расплакалась и рассказала Хэлгону всё. Совершенно всё.

Нолдор смотрел на рыдающую аданет, но думал он не о ней и не об Аранарте. В этот мягкий весенний вечер в его ушах снова выла снежная буря, но не того севера, с которого они вернулись, а беспощадная стихия Предсолнечной поры, и где-то там, среди многих, шла она, его Эльдин, оставленная им на растерзание морозу и льду потому, что он искренне счел, что поступил так, как лучше для нее.

Рассказать об этом Риан? Не стоит?

Нет, не стоит. Она не осуждает жениха. И ей не станет легче от того, что некоторым достаются мужья и похуже.

Дурно поступил Арамунд? Будь он здесь, было бы лучше?