Некоронованный

Как можно стать правдивее правды?

Где предел того вмешательства, до которого ты – чуткий слуга камня, освобождающий его от лишней породы? А после – в лучшем случае, творец, навязавший материалу свою волю. В худшем – глупец, изуродовавший живую красоту.

Как мастер решает, где ему остановить свой резец?» (с) «Некоронованный»

Ничего не напоминает? А как же! Это художник Чертков, герой гоголевского «Портрета» (но не того, что многие из нас читали в школе, а другого, первого, оригинального, опубликованного в сборнике «Арабески» и беспощадно раскритикованного Белинским), в недоумении застывает перед обнаруженной в лавке старьевщика картиной:

«„Что это?“ думал он сам про себя: „искусство, или сверхъестественное какое волшебство, выглянувшее мимо законов природы? Какая странная, какая непостижимая задача! или для человека есть такая черта, до которой доводит высшее познание, и чрез которую шагнув, он уже похищает несоздаваемое трудом человека, он вырывает что-то живое из жизни, одушевляющей оригинал. Отчего же этот переход за черту, положенную границею для воображения, так ужасен? или за воображением, за порывом, следует наконец действительность, та ужасная действительность, на которую соскакивает воображение с своей оси каким-то посторонним толчком, та ужасная действительность, которая представляется жаждущему ее тогда, когда он, желая постигнуть прекрасного человека, вооружается анатомическим ножом, раскрывает его внутренность и видит отвратительного человека“» (с) «Портрет», редакция «Арабесок»

Портрет ростовщика, созданный с почти невыносимым жизнеподобием, позволяет этому дьявольскому существу даже после собственной смерти возвращаться в мир и смущать живых искушениями безмерного обладания. Создатель гномов Арды, вала Ауле, пожелав уподобиться в творении Эру Илуватару, производит на свет глиняных големов, и лишь милосердие Эру (если верить эльфийским легендам) вдыхает в них жизнь – но гномы остаются у этой черты запретного искусства, раз за разом проходя все то же искушение мастера иллюзией всемогущества. Пожелавший приобщиться к тайнам их ремесла Аранарт, как и гоголевские герои, упрямо идет навстречу опасному вопросу: где допустимый предел подражания божеству в сотворении действительности? – на каждом шагу рискуя обнаружить под ногами бездну. Еще бы, ведь это вопрос смертельной важности и для автора «Некоронованного», на собственном примере знающего сладкий ужас таких танцев на краю черной дыры – бесконечного приближения, притяжения к изначальному образцу, способному медленно свести на нет все усилия не попавшего в такт и ритм – или мгновенно уничтожить, поглотить слишком точно совпавшего. Это игры с Толкиеном – и в то же время это игры на гоголевском поле.

Все желающие могут продолжить поиск буквальных тождеств, поразмыслив, к примеру, чем Хэлгон, живой стрелой бегущий за стременем и находящий счастье в полном забвении себя, близок бесчисленным гоголевским персонажам, взмывающим в свой сказочный бег-полет на пару с демонической красавицей или глуповатым чертом – полет, который своей мучительной сладостью исторгнет из них душу, но взамен покажет мир с его волшебного испода. Мы же поговорим о менее очевидных сближениях Арды «Некоронованного» с вечно мерцающим гоголевским двоемирием: сон–явь, жизнь–смерть, лукавые и безжалостные метаморфозы.