Некоронованный

Любопытно, что в этом ряду, кажется, нет четвёртого – Тома Бомбадила, остающегося с Аранартом по ту сторону черты, разделяющей эпос и историю. Не потому ли, что в пространстве Тома время тоже свёрнуто кольцом в повторяющийся миф? Расколотый молнией дуб, который снится Аранарту во время его второго визита к Бомбадилу, – это одновременно и тот маленький (младше Арахаэля!) дубок, который вырос благодаря его терапевтическим упражнениям с топором, и улучшенный вариант того погибшего вяза, который он срубил тогда, чтобы освободить место для появления нового. Аранарт и Том становятся странно похожи: отделённые от истории (первый – временем, второй – пространством), они обеспечивают её продолжение уже тем, что просто существуют. В своём времени и своём пространстве.

И в этом смысле необыкновенно значимо, что «Некоронованный» – роман об Аранарте – смертью Аранарта не заканчивается. Даже ушедший на эпическую дистанцию герой остаётся продолжен в будущее своего народа – памятью, очищенной от страданий и катастроф.

4. Лоссофы

Трудно объяснить, но эпизод с пребыванием Арведуи и Фириэли у лоссофов кажется мне наиболее сложным в исполнении. Может быть, потому, что описывать посмертие – всегда сложно. А для родителей Аранарта, сознательно умерших в тот момент, когда они оставляют Форност, всё, что происходит по ту сторону льда Лун, – действительное посмертие.

Предельная этнографическая достоверность здесь выполняет прямо противоположную функцию, создавая образ потустороннего мира, подобие которого (социально-бытовое в первую очередь) миру «реальному» только сильнее подчёркивает различия между ними. Для причащения этому миру княжеский отряд пьёт ещё живую кровь уже мёртвого оленя – деталь, начиная с которой все лоссофские эпизоды будут множить приметы архаического бытия. Состояние беспамятства, в котором Фириэль попадает в кочевой стан, сменяется недвусмысленно описанным «вторым рождением», когда спальный мешок прямо отождествляется с плодовым пузырём, биологически возвращающим героиню в младенческое состояние. Закономерным поэтому представляется и то, что Фириэль тут выдвигается на передний план, заслоняя собой мужа: лоссофы, новые гиперборейцы, и Ими-ики, женщина-мужчина, взаимно остраняют друг друга, превращаясь в две опоры, между которыми растягивается всё это полотно пограничного существования.

На тот же эффект работает и поразительное, прямо-таки сверхъестественное жизнеподобие образа Ики – натурализм, заставляющий говорить уже о гиперреализме, переходящем в сюрреализм там, где человеческое сознание не в состоянии справиться с этой фотографической (и фактографической) точностью. Этот сварливый старик с магической проницательностью, позволяющей ему с одинаковой ясностью видеть тот и этот свет (как бы они ни распределялись относительно его точки зрения), принадлежит уже не миру художественных образов – он выходит за рамки текста, вплотную к читателю, в «здесь и сейчас». Откровенно пугающее впечатление, прямо скажем, близкое тому, которое создаёт вокруг себя Король-Чародей в вариации Альвдис, – однако реализуемое за счёт абсолютно противоположных методов: там – принципиальная невозможность познания чужого, тут – едва-едва переносимое ощущение, что полностью познали твоё (и тебя). Что ж, крайности сходятся.

(Для меня, в силу профессиональных аберраций, в этой главе явственно различим ещё и тугой клубок гоголевских мотивов. И впервые, пожалуй, я вижу столь последовательное и точное попадание в эту традицию – не подражание фабульным поворотам, но именно концептуальную близость, переклички авторской онтологии и антропологии.)

В этом смысле весь эпизод с эльфийским кораблём словно бы проходит через двойное кодирование: гибель экипажа и пассажиров во льдах – это смерть внутри смерти, как сон во сне, погружение всё глубже, которое читатель самим актом чтения оказывается вынужден разделить с персонажами. И здесь дело не только в том, что спасение на эльфийском корабле в художественном мире Арды хотя и возможно, однако же никогда не является спасением для этого мира и этой жизни.

Если вспомнить, что в юнгианской системе архетипов уход под воду означает погружение в коллективное бессознательное, то «вторая гибель» Арведуи и Фириэли – это прежде всего их переход в область памяти, национальной и родовой. Такой уход «живьём» в легенду – своего рода косвенный подвиг, и закономерным образом этот уход влечёт за собой очередную победу над Королём-Чародеем, потратившим силы на уже недоступных ему врагов. Арведуи, таким образом, дважды обманывает Ангмарца, уводя его от истинной цели – сначала от Аранарта и остатков войск Арнора, затем от Ики и его народа, дерзновенно осмелившихся жить в небытии – иначе, чем «не-мёртвые» назгулы.

5. Гномы