Некоронованный

Нет, Хэлгон не стал в его глазах древним чудовищем – всегда было известно, что он служил Келегорму, а в общем понятно, что это значит… просто невовремя. Не готов еще и к таким сложностям.

Ладно, будем это учитывать.

И всё же…

– Хэлгон, ну а если бы не это..?

Нолдор уже открыл рот, чтобы сказать: да, конечно, я надел бы тунику с гербом Арнора – после тысячи лет службы твоей стране было бы странно иное.

Вместо этого он азартно сверкнул глазами и проговорил:

– А если попробовать…

– Попробовать – что?

– Спрятать на самом видном месте.

– Хэлгон, но ты сам только что говорил…

– Что линдонцы не должны меня увидеть, да, – разведчик чуть улыбнулся, подобравшийся, словно зверь перед прыжком. – Аранарт, если тебе это действительно нужно, то у меня есть идея.

– И?

– Возьми в эскорт тех, кто помоложе. Вели им дочиста сбрить бороды, кому есть что брить.

– И ты полагаешь, это позволит не заметить одного эльфа среди одиннадцати людей?

– Да, – прищурился Хэлгон. – Потому что никто не ожидает там увидеть эльфа, а мы больше доверяем нашим мыслям, чем глазам. А главное – мы не люди и не эльфы. Мы – эскорт. Смотреть будут на туники, а не на нас. Единственное лицо, которое будет всех интересовать, это твое. Поставь меня подальше от тебя.

– Подальше?

– Именно. Смотрят всегда в середину. Тот, кто в стороне, останется незаметен. Знаю, разум говорит обратное. Но поверь моему опыту.

Аранарт покачал головой, но это был не отказ, а скорее удивление, что он соглашается на такую затею. Не время для игр в прятки. Линдонцам действительно не стоит видеть Хэлгона, особенно плохо будет, если это случится при гондорцах… Так почему же они, два разумных воина, ведут себя как мальчишки?

Нет. Это не ребячество. Этот эскорт – знак того, что Арнор жив. И кому как ни эльфу, для которого эта война длится… сколько веков он здесь? – кому как ни ему быть символом непогибшего Арнора?

– Хэлгон, мы действительно собираемся это сделать?

…а у него лицо посветлело. Значит, мы просто обязаны сыграть в эту игру. Не будет эта игра лишней. Несмотря на то, что война.

Именно потому, что война.

Ручеек.

Тихий, непрестанный ручеек жизни. Арнорцы добираются до Мифлонда.

Они даже не о крове и пище мечтают. Они готовы спать под открытым небом и питаться кореньями, им не привыкать. Их заветная мечта проще: жить, не вслушиваясь – не раздастся ли волчий вой, не вглядываясь – не рыщут ли ангмарцы в горах.

Высшее счастье для них – жить без вечной тревоги.

Они входят в город эльфов и видят арнорское знамя на одной из башен. Видят молодого князя, который жив вопреки всему. Видят родных: сейчас все, кто выжил, родные друг другу.

И они рыдают.

Как когда-то рыдала Фириэль.

Всего лишь апрель, но припекало по-летнему. На тренировках пот лил с бойцов в самом буквальном смысле, и это было дважды хорошо: и уж точно не останется сил переживать и волноваться, и – после всех холодных лет эта жара казалась праздником.

Гоняли друг друга до темноты, благо теперь темнело поздно.

Аранарт и Хэлгон шли к себе, дунадан чувствовал себя усталым настолько, что сейчас лег бы на плиты мостовой, на эти ровно отесанные плиты, встык подогнанные друг к другу… да, лег бы – и не шевелился. Долго-долго. И делайте с ним что хотите – он не встанет. Но князь шел, и странное дело ­– от этой зверской усталости он чувствовал себя почти счастливым. Всё хорошо… насколько это возможно сейчас: арнорцы прибывают, эльфы придут, Гондор плывет, Хэлгон принесет горячей воды помыться и можно будет упасть на ложе, а потом спать, спать, спать. До самого рассвета. Жизнь если и не прекрасна, то, по крайней мере, хороша.

Хороша тем, что впереди война, а не неизвестность.

В их окне виднелся силуэт.

Голвег? Вернулся так рано? Почему? И что он свет не зажжет, темно же.

Оба ускорили шаг. Усталость вместе с жизнью, если не прекрасной, то хорошей, остались позади.

– Я ждал тебя не раньше конца апре… – начал Аранарт, входя.

Голвег, сидевший у стола, медленно поднялся.

В комнате было совсем темно, фигура следопыта была черной в проеме окна, где между свинцовых вод залива и ночного неба рыжели остатки заката.

Не просто дурные вести. Очень дурные.

– Что? – потребовал князь.

– Ты был прав, – севшим голосом ответил Голвег.

Он развернул ткань, в которой был на столе небольшой предмет. Кинжал. Протянул Аранарту.

Темно.

Но видно. И молчание Голвега подтверждало все догадки.

Хэлгон зажег светильник – безотчетно, руки делали свое дело, а разум… разум не помнил этого кинжала у живого, но нетрудно понять, чей он.

Комната осветилась, сверкнули семь звезд на рукояти.

– Как? – произнес Аранарт, глядя в глаза Голвегу.

– Так же, как и Ондомир.

– Ясно.

Кинжал, поблескивающий в дрожащем огне светильника. Вот и всё, что осталось от брата.

Когда первое оцепенение горя отпустило их, оба следопыта вышли.

Голвег зашептал, будто князь мог услышать их сквозь плотно закрытую тяжелую дверь:

– Хэлгон, ты же принесешь… спроси у лекарей, чем раны промыть, так и скажи: промыть, мол, рану, а то, что она не снаружи, это ведь…

– Я принесу, – откликнулся нолдор и сделал шаг к лестнице.

Дунадан ухватил его за рукав: