Некоронованный

– Я ведь видел этот кинжал раньше, совсем раньше, до всего. Я приехал тогда на праздник, ему двадцать исполнялось, а у меня подарка нет, я прихожу к Бериону… ты помнишь Бериона?

– Помню.

– Прихожу, вижу… красота же! Простой, ничего лишнего, загляденье; в руке – песня. А Берион мне: не тяни лапы, это не про тебя сделано. Я: да я не себе, я младшему принцу. А он: так он и есть подарок младшему. А я тогда: чей, мол? я перекуплю, уж больно хорош! Ну он мне и сказал, чей…

Голвег резко выдохнул.

– Так принесешь?

– Конечно, – сказал нолдор и попытался высвободить рукав. – Я сейчас.

– Нет, ты подожди, Хэлгон, ты послушай. Ведь не ему же говорить это… ты послушай, Хэлгон, ведь нельзя говорить о таком, нельзя ему про это… Ты думаешь, отрубленных голов я испугался? Видели мы пещеры, где без голов, видели и хоронили. Не первый он был и не последний. И ведь никто кроме нелюди мертвых не уродует, ну так те и служат нелюди; а про Ондомира мы знали, мы готовы были, и к тому, что без голов, и к тому, сколько месяцев они там пролежали и что от них звери оставили; рвало нас только в первый раз, потом привыкли, ко всему привыкнуть можно, Хэлгон, ко всему…

Такой взгляд эльф видел у раненых зверей.

Принести бы ему выпить, да хоть просто воды принести! Вода за дверью, так ведь шагу не сделать.

– Не в том дело, Хэлгон, что перебили их. Много их было, понимаешь, много… очень. И женщины были, и дети. Женщинам головы не рубили, отличить легко.

Голвег резко притянул нолдора к себе и зашептал ему в лицо, яростно, отчаянно:

– Собрал он их, ты понимаешь, собрал! Думал же, что он последний… с братьями неизвестно что, с отцом, матерью… князь ли он, не князь, но правитель. Правитель Алдамир! И искал по пещерам народ, собирал. Наверняка ему говорили, что это опасно, что слишком много – они выдадут себя, не могли ему этого не говорить! А он совсем щенок, сердце горячее, не оставит он свой народ неизвестно как перебиваться… у него охотники, дичь настреляют, а там же женщины, много женщин, дети. Летом ведь на Сумеречном тихо было, никаких тебе ангмарцев, никаких волколаков… поверил мальчик тишине.

– Зимой? – тише шепота спросил Хэлгон.

Голвег опустил веки, кивнул.

– Не мастак я определять, сколько времени труп пролежал, но по всему судя – зимой. И с волками.

Он вспомнил детские скелеты с разгрызенными костями.

– По доброте, Хэлгон, понимаешь ты это?! – он шептал, и его дыхание обжигало нолдору лицо. – По доброте и по заботе!

– Бедный мальчик, – выдохнул эльф.

– Ты же не расскажешь ему этого, Хэлгон, нельзя такое рассказывать, никому нельзя!

– Никому.

Сглотнул, сказал:

– Ты хотел выпить. Пойдем.

– Да что уж теперь, пей не пей… Сколько там женщин было, Хэлгон, сколько… летом, видать, бежали на запад, думали, Сумеречный безопаснее Северного Всхолмья… а с принцем совсем хорошо будет.

– Голвег, тебе надо выпить. Прошу тебя, пойдем.

Не морские кони

– Приведи себя в порядок, – сказал Голвег, ставя на стол зеркало. У кого из фалмариэ одолжил? Женское, изящное, волны и чайки в оправе.

– Я невеста на смотринах, что ли? – скривился Аранарт.

– Нет, – невозмутимо отвечал старый воин. – Именно потому что ты не невеста на смотринах, ты должен быть безупречен. Гондор считает тебя мертвым; так каким ты воскреснешь? Таким ты и будешь для них.

– Я сильно похож на разбойника?

– Займись, – коротко ответил Голвег.

Аранарт послушно сел к зеркалу… и замер. Тот, кто смотрел на него из отполированного серебра, был ему незнаком.

Резкие скулы, вертикальная морщина сквозь лоб. Заметная проседь в черных волосах, две широкие пряди седины – на левом виске и ниже, почти у шеи.

Когда последний раз смотрелся в зеркало? В Форносте… сколько же лет назад это было? Два года? Всего два года?

Неужели это было… та жизнь, которая казалась им суровой, а сейчас называешь ее – жизнью до войны…

Просто жизнью называешь.

Надо подровнять бороду. А то действительно на разбойника похож стал.

Надо…

…ему бородой всегда занималась мама. Давным-давно, когда уже стало что ровнять, она предложила, а он отказался почти в возмущении: что же, я сам не справлюсь?! Она не стала спорить, но через несколько дней отец, когда никого не было рядом, спросил его (негромкий и чуть печальный голос): «Если твоя взрослость в том, чтобы не позволить матери такую малость, то в каком же юном возрасте ты оброс бородой?»

Ну вот, теперь придется заниматься своей бородой самому.

И делать всё остальное – тоже самому.

– Ровно?

– Повернись. Вот, другое дело.

– Что делаем с гривой? Обрезать?

– Оставь.

– Она же у меня длинная отросла, почти как у эльфа.

– И в два раза пышнее, чем у любого из эльфов. Оставь и не спорь.

Голвег повернулся к нему спиной, разбирая что-то в вещах. Аранарт с прилежностью, достойной юной девы, расчесывал волосы.

Ему не нравилось то лицо, которое смотрело из зеркала. Оно было незнакомым. А он хотел бы, чтобы оно повторяло черты отца.

Голвег обернулся:

– Надевай.

Он протягивал ему Звезду Элендила.

Аранарт отшатнулся, словно в руке у старого воина была ядовитая змея.