Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

Вторая часть всегда честнее, пораскинув мозгами, вы с удивлением обнаруживаете, что должны вы совсем не тем людям, которым готовы задолжать.

Не тем людям, которые попросят что-то взамен.

Вот Крис, к примеру. Вроде бы мы друг другу и никто. Крис влюблен в другого человека, я влюблен в себя, и кому, как не этому гондону, я обязан даже этим откровением?

Это ведь Крис, лениво валяясь в кровати, как-то раз закурил и засмеялся как пьяный, глядя через дым:

— Жаль, зеркало не трахнешь, а, Вик?

Крис и раскачал меня тогда, после помутнения с Шурочкой — а как назвать это еще?

Крис выбил заднюю дверь. На его-то счет никто вообще не сомневался, на мой — тоже, а стоило бы. Я был абсолютно верен женскому идеалу много лет, самому теперь смешно. Какая в жопу разница-то? Рот у всех тоже устроен примерно одинаково, дело только в технике, и кому, как не спортсмену, это оценить.

Я это оценил.

Еще на юношеских были звоночки, Крис вообще всегда развивался быстрее, благослови Господи просвещенный Запад, Яков бы сказал — загнивающий.

Я как-то и не заметил, как он догнал, перегнал, подкрался, перегнул. Бухнулся как-то в лифте на колени, дав по кнопке экстренной остановки, сказал — хватит страдать, смотреть противно. И ширинку мою расстегнул.

Я забыл тогда, на какой этаж собирался ехать.

Даже легче так.

Вот еще один идеальный кандидат, будь Крис моим Меченным, проблем бы не было.

Но Крис не был. Самое смешное, не был. Я был бы рад. Единственной буквой в корявой росписи на моей ноге — темно-коричневым пигментом, как хной, — которую можно было разобрать, была как раз «К».

— «Кристофф» пишется через «Цэ», — как школьнику, объяснил мне он как-то раз, закатив глаза. — Может, конечно, надо бы уточнить у маман, если она в хиппи-годы своей молодости не гуляла с немецкими ль’этудьян, тогда-то конечно, тогда-то, я, как Кобейн, через «Кей», твоя судьба…

А то я не знал, спасибо. Нахуй такую судьбу.

Любую судьбу.

А Криса — буквально на хуй.

Или Яков Давыдович. Мать, отец, брат и сестра, и тетка из Рязани — все в одном. Как я его, наверное, заёб. Я себе сам не представляю. Я бы себя прибил.

Или вот Юрка, простота моя святая белобрысая, спасибо ему большое, господа и дамы. Если бы не он и не его сраная чемпионская лодыжка, я был бы уже год как счастливо женат, не пил бы сейчас шампанское в компании швейцарского говнюка, не смотрел бы на толпу гостей, с тоской понимая, что русские женщины самые красивые, а русские журналисты — самая ебливая дрянь в этой жизни.

Ушел бы из спорта уже. Купил бы дочери крохотные коньки — у меня бы в них даже кулак не влез.

Не вот это вот все.

— Кризис среднего возраста, — Крис пожал плечами. — У тебя золото, тебя любят, тебя ждут дома. Ты, мой русский друг, зажрался, как вы это говорите.

— Собака ждет, — я лыбился, а что делать-то еще, если постоянно фотографируют? Пресса уйдет через полчаса, оставив нас с законным правом на разнузданный русский корпоратив. Не будь я человеком приличным — прямо бы сфотографировал бы эту несчастную толпу иностранцев, которые уже чуют висящее в воздухе предчувствие беды, это просто на лицах написано. Даже Крису не по себе.

— Пусть и собака, — легко согласился Крис. — Все знают, что собаки лучше людей.

— Я не буду это комментировать.

— Уж сделай милость, извращенец.

— Но ты лучше собаки, Малыш.

— Что?

— Ничего.

Крис ушел куда-то, и быстро, он всегда так делал, когда я начинал пялиться в пространство и говорить по-русски.

Правильно делал.

Юрка опаздывал, я не впрягался его привозить, он должен был быть с Яковом, но без него было скучно. Юрка вел себя забавно, попав во взрослую лигу — он мучительно стеснялся и прятал это за разухабистой бравадой. Краснел, как девица, матерился, как грузчик. Хлестал шампанское так забавно, махом, и вообще будто вывалился из дивных девяностых.

Стоило подумать об этом — подвезли его тут же, подтверждая поговорку про говно.

Юрка был красный и встрепанный, в гладко посаженном костюмчике выпускника на миллион, я поправил ему галстук и, приняв эстафету, кивнул Якову, который явно томился и хотел уйти в боярский угол к большим пузатым дядям-тренерам.

Я в тот угол боялся даже смотреть.

Никифоров тоже человек, как бы оно ни выглядело. Я боялся тридцати, боялся, что буду вот так стоять, смеяться с одышкой, пуговицу на пупке застегивать, смотреть на своих подопечных с припизднутой собачьей любовью, голос сядет — ээээээх, молодежжжжжжь.

Поэтому я уставился на Юрку, который выглядел как за шкирку притащенный к директору хулиган.

Интересно, как он учится?

— Пошел ты, — Юрка покосился на широкую спину Якова и схватил с первого же попавшегося официанта бокал. — Мудак.

Я отобрал бокал. Просто так, потому что это красиво, потому что Юрка взвился, как петарда, тут же, потому что я знал, что он все равно налакается тайком, просто в силу своих шестнадцати, но грех был не.