Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

— Что опять натворил? — бокал я распечатал сам, облизал губы, поймал взгляд какой-то девушки, — кажется, канадская одиночница, — и обрадовался, как ребенок. Сегодня будет парница, все бывает в этой жизни. — Такой вид, как будто подрался. Журналиста хуями обложил?

— Нет, — Юрка хмуро вертел башкой. — Пизды там дал одному в туалете. Выбесил.

— Ты побил человека в туалете, — уточнил я. — Юрочка, ты дошел.

— Не побил даже, так, шуганул. Выхожу из сортира, а дядя Яша стоит уже, дожидается. Нюх у него, видите ли, на всякое дерьмо. Говорит, это неспортивно, опасно, можно дойти до международки, до дисквалификации, ко-ко-ко… стану я руки марать, блядь…

— Юрий Андреевич, — я уже снял с подноса бокал сам и дал ему, — ты давай-ка на поворотах полегче. Люди смотрят, дамы слушают, не говоря уже о том, что драться нехорошо. Особенно со спортивным противником. Особенно вне арены.

— Ой, иди, а, — Юрка смешно наморщил лоб и цокнул языком. — Помер он там, что ли, на толчке, вон, живой-здоровый, стоит глушит, как мой батя в Новый год, как не в себя. Халява, плиз.

Я повернулся. Юрка показывал на какого-то невысокого мужичка — со спины вообще сопляка, — который стоял в углу к лесу передом, ко всем задом и целенаправленно надирался корпоративным «брютом». От зрелища разбирало пополам восхищением и тоской. Бедняга бухал с мрачным очарованием, почти кинематографическим, хотелось присоединиться. Или дождаться, пока тело упадет, и организовать вынос — почему-то я проникся к нему сочувствием. Это мог быть Виктор Никифоров года через два, один в один.

Виктор Никифоров сегодня отвернулся, назидательно хлопнул по плечу Юрку и отвратительным голосом пропел в краснеющее ухо:

— Ты, Юрочка, наверное, решил, что ты звезда. Так оно и есть. Только, мой маленький, пока не Кремлевская, а елочная.

— Это ты к чему?

— Это я к тому, что ты охуел, милый ребенок. Давай-ка больше не подставляй ни сборную, ни меня, ни Якова, а то поедешь к деду в Москву в строительный колледж поступать, утренним поездом. Понял меня?

Юрка понял.

Он молча кивнул, поставил бокал на столик, развернулся чеканно и зашагал прямой наводкой в тот самый угол, где напивался его незадачливый противник.

Я решил туда не смотреть до поры до времени. Допил оставленное шампанское, решил поискать Криса, устроить себе классический вечер, которым собирался быть доволен впоследствии, в меру пьяный, в меру приличный, в меру приятный. Не прислушиваясь к музыке и болтовне, не запоминая лица, оттарабанив на камеру дежурные реплики, отработав официальную часть с фотографиями, уйдя по-английски.

Не натворив никакой срамной хуйни на публике. Я всегда, как и полагается джентльмену и публичному человеку, творил ее только в молчаливых и понимающих стенах гостиниц и закрытых банкетных залов.

Репутация репутацией, мне было мерзко от себя, но я понимал, что из головы просто так не выбить эту дурь про Меченных, спасибо бабуле.

Может, я еще и ждал. Не хотел быть скотиной, если вдруг что.

Вы замечали, что люди почему-то с огромным талантом, фантазией и немецкой продуманностью шагов делают именно то, что делать не собирались ни при каких обстоятельствах?

Скотина из меня в тот вечер вышла просто на загляденье.

Кацуки Юри танцевал так, как будто точно знал, что завтра его разобьет паралич.

Если бы он так катался, он бы нас всех опрокинул.

Я свернул на телефоне запись его выступления — средненько, но не лишено потенциала, — и засунул телефон в штаны.

Грохот музыки долетал через тонкие стенки туалета даже до моей кабинки, заставляя тонкий пластик идти легкой дрожью.

Вернулся в зал я не сразу, проверил по карманам презервативы, поправил волосы, развязал и убрал в карман пиджака свой галстук.

Иногда я жалею, что нет со мной рядом человека, который бы снимал меня на камеру круглые сутки и время от времени мне показывал.

Какой бы я был тогда замечательный человек, аж самому противно.

Кто бы ни отвечал в тот вечер за музыку на приеме, он был форменный мудак.

Кацуки двигался, встряхивая головой, подтверждая стереотип о врожденной музыкальности своей нации, дергая бедрами и извиваясь так старательно, как будто еще что-то понимал и осознавал окружающую действительность.

Юрка отплясывал за все проебанные в своей жизни утренники, выпускные прошедшие и будущие, свадьбы, на которые его не взяли, и дни рождения, которых у него не было в силу занятости и армейского воспитания деда. Деда его даже я побаивался.

Вдвоем они смотрелись отлично, время от времени к ним пытались присоединиться другие танцующие, но темпа не выдерживали и поддержки не тянули.

Я малодушно вспоминал студенческих годов дискотечный миф о том, что девушка в постели такая, какая она на танцполе.

Вспоминал и не мог не улыбаться.

Я даже пошел к ним, я сделал пару-тройку па, за которые мне до сих пор неимоверно стыдно — что-то пошлое и такое неизобретательное, что удивительно.

Кто-то, явно издеваясь, включил танго. Юрка захохотал откровенно злым смехом, сделал шаг из круга и захлопал, изображая кастаньеты.

Я хотел его убить — это было не впервой, я часто этого хотел. В новинку было другое.