Некрасов

«Когда, — пишет Елисеев, — я пришел предуведомить покойного, что к нему через час явятся три депутата от студентов с заявлением сочувствия ему и общей скорби студентов об его болезни, он, видимо, очень обрадовался. «Мне очень это приятно, — сказал он мне, — но я боюсь, чтобы это не было как-нибудь дурно истолковано для них, чтобы не вышло чего… Да и их, боже мой! чем я их отблагодарю? Я успокоил его, сказав, что студенты желают одного только, чтобы он их принял, чтобы они могли ему высказать свои чувства, а затем они будут довольны всем, что он ни даст им на память. Через несколько времени после этого пришли студенты… Приблизившись к постели Некрасова, один из студентов объяснил цель их прихода. Другой прочел краткую, заранее приготовленную речь, покрытую подписями студентов, в которой выяснялось значение поэзии Некрасова для России и молодого поколения. Третий сделал более пространный устный комментарий к прочитанной речи, который дышал задушевною привязанностью к поэту. Поэт был так тронут и взволнован, что обе речи слушал со слезами. Я уверен, что он переживал в это время лучшие минуты в своей жизни, и не могу не прибавить к этому, что счастливая мысль молодого поколения заявить свое сочувствие больному поэту была лучшим лекарством для него. Они умиротворили его мятущуюся душу, дав ему ясно уразуметь, что враги его напрасно ликовали, что за него — Россия и её молодое поколение».

«Речь, покрытая подписями студентов» — это и был тот адрес, о котором мы только, что упоминали. Вот его полный текст:

«Прочли мы твои «Последние песни», дорогой наш, любимый Николай Алексеевич, и защемило у нас сердце: тяжело было читать про твои страдания, невмоготу услышать твое сомнение: «да и некому будет жалеть». Себялюбив, правда, тот род, которому ты лирой своей не стяжал блеска, и не он тебя пожалеет. Темен народ наш и не скоро еще узнает тебя. Но зачем же забыл ты нас, учащуюся русскую молодежь? Много, правда, темных сторон найдешь ты в нас, но несем мы в сердцах могучую, святую любовь к народу, ту любовь, что уже многим стоила свободы и жизни.

Мы пожалеем тебя, любимый наш, дорогой певец народа, певец его горя и страданий: мы пожалеем того, кто зажигал в нас эту могучую любовь к народу и воспламенял ненавистью к его притеснителям.

Из уст в уста передавая дорогие нам имена, не забудем мы и твоего имени и вручим его исцеленному и прозревшему народу, чтобы знал он и того, чьих много добрых семян упало на почву народного счастья.

Знай же, что ты не одинок, что взлелеет и возрастит эти семена всей душой тебя любящая учащаяся молодежь русская».

В не менее задушевном тоне был составлен и адрес от харьковских студентов.

Кроме коллективных адресов и телеграмм Некрасов получил множество писем от отдельных лиц. в том числе и от политических ссыльных. Безвестные авторы, кто в стихах, а кто в прозе, спешили выразить больному поэту свою любовь и участие.

Но самым дорогим для Некрасова было приветствие, переданное ему через Пыпина Чернышевским.

«Если, когда ты получишь мое письмо, — писал Чернышевский Пыпину, — Некрасов еще будет продолжать дышать, скажи ему, что я горячо любил его, как человека, что я благодарю за его доброе расположение к мне, что я целую его, что я убежден: его слава будет бессмертна, что вечна любовь России к нему, гениальнейшему и благороднейшему из всех русских поэтов. Я рыдаю о нем. Он, действительно, был человек очень высокого благородства души и человек великого ума. И как поэт, он, конечно, выше всех русских поэтов».

Выслушав эти строки из письма Чернышевского, умирающий поэт отвечал едва слышным шепотом: «Скажите Николаю Гавриловичу, что я очень благодарю его: я теперь утешен: его слова дороже мне, чем чьи-либо слова».

Некрасов был «утешен» приветом Чернышевского потому, что в словах его звучал голос самой передовой по взглядам, самой безупречной морально части русского общества, голос тех, кто личным страданием (ссылкой, тюремным заключением) доказал свою преданность идеалам политического и социального раскрепощения народа.

27 декабря 1877 г. — 8 января 1878 г. Некрасов скончался.

Смерть поэта вызвала новый взрыв общественных к нему симпатий, которые особенно бурно проявились накануне и во время похорон поэта.

Вот что говорилось по этому поводу в упомянутой выше, вырезанной цензурой, статье Елисеева: